— Мибу-сан... к вам гость. Вы позволите?
Я не отдавал сегодня никаких особых распоряжений. В доме еще семь дней, как положено, будет соблюдаться траур... но ресторан, разумеется, работает как обычно, и дела накапливаются, не желая ждать... и О-Юми находит меня в кабинете, перед компьютером...
...И то, что я за полтора часа едва смог заставить себя написать два письма поставщикам, — это только мои личные проблемы.
Я знаю, что справлюсь. В этом нет ничего слишком сложного, в конечном итоге: собраться и взять себя в руки. Я справлюсь... Но пока — встаю из-за стола, пожалуй, слишком поспешно, не скрывая облегчения оттого, что могу наконец отвлечься.
читать дальшеХотя...
Я не жду никаких гостей. И не то чтобы жаждал кого-либо видеть. А все, кто хотел увидеть меня, — могли сделать это вчера. На похоронах. И вообще...
Течение мыслей, и без того пунктирно-рваное, нарушает звук шагов. И я поднимаю голову, и невольно сдвигаю брови.
Слишком быстро. Не прошло и минуты, как я отпустил экономку. То есть гостю так не терпелось, что он прошел к дому сам, не дожидаясь, пока за ним придут.
Что за скверные манеры?... И — который это может быть из тех двоих, о ком я думаю сразу же?...
...Мураки, разумеется, всегда приходил без объявления.
Мураки, разумеется, больше сюда не придет...
...Гость встает на пороге — и я невольно застываю посреди кабинета, почти копируя его позу.
Что за черт?
Лицо в обрамлении светлых волос кажется смутно знакомым, но...
...И только когда, поклонившись в знак приветствия, он поднимает голову, и на меня устремляется взгляд ярко-изумрудных глаз... я наконец вспоминаю.
Мальчик-шинигами. Тот самый, которым я поддразнивал недавно Цузуки... как же его зовут?...
Мальчик, считавший, что умеет держать в руках меч. Сносная стойка. Отвратительный замах. Замедленные отходы. Неплохое чувство равновесия. Да... помню... Конечно.
Всё, кроме имени...
И хотя бы примерного повода — зачем он мог бы явиться сюда.
Впрочем, это никак не мешает мне поклониться в ответ, с той же безукоризненной вежливостью. И выпрямиться — молча глядя на него.
...Он нервничает.
Это почти незаметно: он держится очень прямо, и смотрит, не моргая, и держит руки в карманах куртки. Но... едва уловимое напряжение в линии скул. И нарочито медленное дыхание...
Я могу не помнить имени. Но лицо того, с кем я хоть однажды вступал в бой, остается открытой книгой — уже навсегда.
Пауза вполне достаточна. Я вновь наклоняю голову, делая приглашающий жест рукой.
— Проходите. Не откажетесь от чаю, надеюсь? Похоже, вам пришлось проделать долгий путь, молодой человек.
— Куросаки Хисока. — У него слегка ломкий голос подростка, изо всех сил пытающегося казаться взрослым. — И не надо делать вид, что вы меня не узнаете, Мибу-сан.
Брови сами ползут вверх. Я даже не пытаюсь удержать маску невозмутимости на лице.
— Каким образом то, помню я вас, или не помню, может мне помешать угостить вас чаем... Куросаки Хисока? Как мне, кстати, лучше вас называть? Куросаки-сан? Куросаки-кун?... — От варианта «Хисока-тян» я благоразумно воздерживаюсь. У него и без того такой вид, словно он вот-вот испепелит меня взглядом...
Черт, но я действительно не помню... Возможно, тогда, в поединке, я был с ним на «ты»...
Положение спасает вернувшаяся О-Юми — и поднос с чаем, который она с поклоном водружает на стол. Предусмотрительность прислуги, как всегда, выше всяких похвал.
— Что-нибудь еще, Мибу-сан?...
Я отпускаю ее, отрицательно качнув головой, — и вновь указываю гостю на свободное кресло.
Ему пришлось войти в комнату, чтобы пропустить экономку. Сейчас, с тем же неохотным видом он садится. И осматривается по сторонам, — так опасливо-зорко, словно ожидает, что из-за стеллажа с документами вот-вот выскочит какая-нибудь хищная тварь.
Еще немного — и мне станет уже откровенно смешно.
— Так чем обязан чести вашего визита, Куросаки-сан?
Я разливаю по чашкам чай, отмечая про себя, что у мальчика красивые — но совсем растренированные руки. Напрочь забросил фехтование, там, в Энма-тё?... Не то чтобы большая потеря, конечно, и все же...
Или шинигами не положено тратить время на подобные глупости? Нужно будет спросить у Цузуки — когда увидимся в следующий раз...
— Я... пришел поговорить!
Он выпаливает это так сердито, что я и сам начинаю невольно коситься в направлении злополучных стеллажей. Иначе... ну где еще в этой комнате юный бог смерти мог углядеть для себя врага?...
Впрочем, спохватившись, тут же киваю.
— Конечно.
— Конечно — что?!
— Конечно — вы пришли сюда поговорить. Если бы вы пришли просто поесть — то это удобнее было бы сделать в ресторане.
Агрессия... В нем столько агрессии — а я по-прежнему не могу сообразить, почему.
После того поединка, полтора года назад, мы больше не пересекались. Не было повода. Да и сейчас как будто бы...
— И не надо притворяться, будто вы не понимаете в чем дело! Я... я знаю — он опять был здесь вчера. Всю ночь. И вернулся... опять... как тогда... Это все из-за вас, черт возьми!...
О, будда Амида...
— Позвольте мне уточнить, Куросаки-сан. Мы говорим... о Цузуки, не так ли?
Он фыркает с видом такого ледяного презрения, что чай едва не замерзает у меня в чашке. Так и не научился держать себя в руках за эти полтора года...
Я вспоминаю наш поединок — за которым наблюдали двое шинигами. Эту ярость, и это отчаяние. И магнитную карту-ключ, которую он так хотел получить...
Ключ от лаборатории Мураки — в котором шинигами никогда не нуждались... с их способностью проходить сквозь стены.
Ключ, ради которого я заставил их потерять лишних полчаса...
Забавно.
...Он проглатывает свой чай одним глотком. Маленький разозленный волчонок. Ставит чашку — и наклоняется, упираясь ладонями в стол.
— Конечно, о Цузуки, о ком же еще?! Я... больше не потерплю, чтобы он возвращался сюда! И если никто ничего не желает ему говорить... тогда я сам... Я сам сделаю всё, что нужно!...
Сцена ревности, осложненная Большой Политикой.
Нет, это уже не просто забавно. Это... почти трогательно, черт возьми...
— Куросаки-сан... Вы ему нянька? Сестра-сиделка? Личный коп из полиции нравов?...
— Я — его напарник! А он возвращается из Киото всякий раз... в таком состоянии, что... Это из-за Мураки? И не смейте мне лгать! Я знаю — это из-за Мураки! Он встречается с ним здесь, да?...
Будды Амиды мне явно сейчас недостаточно. И все тысячи боддхисаттв, видимо, не спасут. Разве что сама милосердная Каннон?...
Влюбленные дети...
— Позвольте, я налью вам еще чаю, Куросаки-сан. И... может быть, пирожных? Цузуки они понравились. Возможно, придутся по вкусу и вам?...
Интересно, запустил бы он в меня этой тарелкой с пирожными, — если бы я и вправду сейчас ему их предложил?...
— Я не хочу никаких пирожных. Я не хочу чая. Я хочу... только простых ответов на простые вопросы. Или мне что — опять выбивать их силой?!...
Опять?
От изумления на пару секунд теряю дар речи.
Потом... вспоминаю. Ну, разумеется.
Он до сих пор уверен, что сам ранил меня тогда...
...Любопытно... а как способности моей катаны проявились бы на шинигами?...
Клинок, способный убивать астральные тела... Неужели?...
Впрочем, о чем это я? Должно быть, повредился рассудком, если всерьез размышляю о том, смогу ли я прикончить этого зеленоглазого ребенка...
— Куросаки-сан. Прошу меня простить... но пока я не слышал ни одного вопроса от вас. Ни сложного — ни простого. Задайте хоть один — а тогда уж поговорим о цене...
Не знаю, какой черт дергает меня за язык на последней фразе. Торговаться с этим мальчишкой почти так же нелепо — как думать о его убийстве. Но...
Что сказано — то сказано. А он смотрит на меня, сузив глаза, как будто видит перед собой исчадие ада.
— Вы притворяетесь... таким спокойным... таким... правильным... — Он уже не пытается повысить голос. Но ненависть сочится из каждого слова... тягучие зеленые капли... — Вы... и этот ваш дом... Я презираю таких, как вы... Сами не творите зла — да, но спокойно позволяете, чтобы его творили другие. И называете их друзьями. И покрываете их... Как Мураки. Как... ту... мертвую мразь — с его Зверинцем...
Я понятия не имею, о ком он говорит.
Потом понимаю. Майтимо... Когда, интересно, мог встречаться с Майтимо этот шинигами? И при чем тут «Ко Каку Рю»?...
Оправдываться?
Да с какой стати, черт бы его побрал?!...
— В этот дом приходят многие, Куросаки-сан. Хорошие люди — и не очень. И те... кого вы бы, видимо, вообще отказались считать людьми... Цузуки тоже здесь бывал — как вы знаете. И... боюсь ошибиться, но ему нравился этот дом. Он не знает чего-то такого — что знаете вы?
Я бью по больному. Это вновь — почти как тот поединок. Только теперь в руках у нас — пустота.
Он опять набрасывается на меня, полный ненависти и гнева. Я опять отбиваюсь... с улыбкой на губах.
Но сейчас уже — сам по себе. Без чужих слов, звучащих в ушах.
Задержи их, Ория... хотя бы на полчаса...
Никаких больше планов. Никакой цели.
Никакого ключа в рукаве...
Будда Амида... как же я боялся за Мураки в тот день...
И как ждал потом... уверенный, что больше никогда его не увижу...
...Почти так же, как и сейчас... И губы невольно кривятся в гримасе — едва ли похожей на улыбку.
Сейчас я хотя бы знаю, что он жив...
По счастью, мальчик-шинигами не смотрит на мое лицо. Он занят только собой. Своими эмоциями. Опять — как в том поединке. Вот почему из него никогда не вышло бы толкового бойца...
Он видит только собственную цель.
И собственная тень мешает его взгляду.
— Что он может знать?! Цузуки... он ни в ком не хочет замечать зла! Он даже про Мураки... Он... он уверен, что есть доброе зерно... в каждом — надо только поискать... Он не понимает — что в некоторую землю... эти зерна бросить просто забыли!...
Впервые за всё время я склонен согласиться с этим подростком.
Тепло улыбаюсь ему — и все-таки наливаю чай.
— Я так и не услышал ваших вопросов, Куросаки-сан. Не то чтобы я вас торопил, конечно... Но ведь и у вас наверняка есть свои дела...
Он осекается. Взгляд из мечтательно-нежного — когда он говорил о Цузуки — вновь становится жестким. Глаза — как осколки бутылочного стекла.
— Он был здесь вчера?
— Да. Он был здесь вчера. Даже дважды.
— И приходил... из-за Мураки, верно?
Я задумываюсь. Взвешиваю ответ.
Я не хочу ему лгать, этому мальчику, который не умеет сражаться.
— Да. В первый раз — из-за него. Можно сказать и так. Но не виделся с ним.
— Опять увертки! — Голос вновь почти срывается на крик. — Вы... вы же обманываете. Вы... выгораживаете его!...
Кого? — так и хочется мне спросить.
Но вместо этого я лишь пожимаю плечами.
— Вы не умеете задавать вопросы, Куросаки-сан. И... несмотря на урок, что я пытался вам дать полтора года назад... так и не научились любить. Доверять — тем, кто вам близок. Открываться...
— Вы... ч-что вы вообще... об этом знаете?... Обо мне?...
— Я? — Улыбаюсь ему. — Ничего.
Я не собираюсь его учить. Не собираюсь ничего объяснять — или как-то облегчать ему жизнь. Он мне никто, этот зеленоглазый мальчишка...
И уж тем более, не мне устраивать его личную жизнь.
Не хватало еще превратить свой дом в приют для жаждущих утешения шинигами...
Я пью остывающий чай — и молча смотрю на него. И жду.
— Мибу-сан... — Да, это я тоже помню по прошлому разу. Он умеет справляться с собой. Укрощать эмоции — когда это необходимо. Жаль только, вспоминает об этом своем умении слишком поздно... — Мибу-сан, я, наверное, наговорил лишнего. Я... приношу извинения... Я... верю, что сами вы не замешаны... ни в чем таком...
...А вот лгать он умеет плохо. Совсем не умеет, если уж быть точным.
Наверное, Цузуки это должно нравится в нем...
Горячность. Максимализм. Стремление во всем идти до конца.
Такая неразбавленная чистота эмоций...
— Если вы хотите сказать, что я не устраиваю тут, в своем доме, тайных свиданий для Цузуки с Мураки... то вы правы, Куросаки-сан. В этом я действительно не замешан.
...А вот это, к сожалению, ложь.
Один раз...
И мои сожаления ровным счетом ничего не изменят.
Я до сих пор избегаю заходить в ту часть сада...
— Тогда зачем он приходит сюда?!
Пожимаю плечами.
— Почему бы не спросить его самого?
— Он не... — Осекается. И сжимает зубы. — Он... Мибу-сан... я прошу вас, вы должны мне сказать...
Молча жду. Позволяю тишине прийти — и наполнить собой нас обоих. До края.
Он наполняется первым. Конечно...
— Он... всякий раз сам не свой, как вернется... И не позволяет мне прикасаться к нему... — Вскидывает голову — как видно спохватываясь. — Нет, черт, не то, что вы думаете... То есть... Я эмпат, понимаете? Чувствую эмоции — если кого-то касаюсь. Мысли тоже... немного... А он — не разрешает мне. Но я же вижу... ему плохо... Он грустит — и не говорит ни с кем... Уходит к этим чертовым сакурам... В прошлый раз... и вчера вот — опять...
Цузуки... мой шинигами, с глазами как лепестки фиалок...
Я поднимаюсь с места.
— Хотите — пройдемся по саду, Куросаки-сан?...
— Черт. — Он встает следом и передергивает плечами. — Может, будете звать меня просто Хисокой? Я... Непривычно. Меня по фамилии никто не зовет...
Предложение перемирия?
Чем, хотел бы я знать, я его заслужил?...
— Хорошо... Хисока. Как тебе будет удобно. Пойдем...
...Сад встречает нас влажной, насыщенной тишиной. Он уже предчувствует весну — но еще не спешит расстаться с зимним оцепенением. Медленно встряхивается... На черных ветвях повисают тяжелые прозрачные капли... И земля под ногами уже не откликается стылым хрустом на каждый шаг, — мягчеет, делается податливой... А в редких лужицах отражается серое небо и бледные пятна облаков...
У кленов мой спутник неожиданно останавливается.
— Я помню... Это здесь мы тогда... Тот поединок...
Я киваю. Да, наверное, здесь. Ровная открытая площадка, неподалеку от пруда. Самое подходящее место.
А еще... именно здесь однажды мы занимались любовью с Крисом. А еще... здесь объяснялись с лисенком — после пресс-камеры... когда я разбил ему лицо.
Так много воспоминаний... И бой с зеленоглазым шинигами — далеко не самое значительное из них.
Я куда лучше помню, как умолял тогда Мураки не уходить... и какие у него были глаза — совершенно безумные, и торжествующие одновременно... И ключ, который он вложил в мою руку...
Постарайся их задержать...
Я старался. И сделал всё, что мог.
...А потом небо озарилось огнем пожара, такого сильного, что его было видно даже от «Ко Каку Рю». А потом Мураки исчез. И Мияки сказал мне, что на пепелище не обнаружили трупов, — но что жар был настолько силен, что нельзя судить наверняка...
...Но я все равно ждал бы его. Даже если бы мне предоставили тысячи доказательств...
Я внезапно осознаю, что позволил молчанию слишком уж затянуться.
И останавливаюсь, обернувшись к моему спутнику. Он — вопросительно смотрит на меня. Сейчас — почти умоляюще. Его первый запал давно прошел. Он не знает, как вести себя со мной, и о чем говорить.
Точно так же как и я понятия не имею — зачем привел его сюда.
— Я ничего не скажу тебе о Цузуки, мальчик. — Рука уже тянется, чтобы потрепать его по волосам. Я спохватываюсь в последний момент. — Тебе придется спрашивать у него самому. Или... просто принять как факт, что твой напарник имеет право хранить от тебя секреты. Это случается, знаешь ли... Люди далеко не все могут открыть друг другу...
Мой мягкий тон вызывает прямо противоположный эффект. Он вновь ощетинивается. Отступает на шаг.
— Держу пари, Мураки тоже вам не всё открывает. Потому что если бы вы знали, что он за чудовище на самом деле... даже вы не пустили бы его на порог! Потому что он... он...
— Убийца?... — заканчиваю я за него. Всё так же мягко. Всё так же улыбаясь. — Безумец?... Ты это хотел сказать?
— Да! — Зеленые глаза сужаются в щелки. Чтобы прийти в ярость, этому мальчику надо так немного... Как он справляется со своей работой при таком темпераменте, хотел бы я знать? Или это только Мураки вызывает такую реакцию?... Хотя я вряд ли решусь спросить... — И если вы и вправду знаете всё это... Тогда... тогда вы...
— Я его друг, Хисока. И мне нет дела до всего остального. Но... в одном ты можешь быть уверен, по крайней мере. Мураки больше не питает интереса к твоему партнеру, и Цузуки от него в безопасности. И они не встречаются здесь, в этом доме. Так что...
Я выразительно кошусь в сторону ворот. Мальчик получил все ответы, которые хотел... или которые я мог ему дать. Больше нам не о чем говорить — а я внезапно чувствую, что неимоверно устал...
Однако, вместо того, чтобы уйти... шинигами внезапно делает шаг навстречу — и вцепляется в мое запястье.
Не могу понять сперва — зачем...? Но тело уже реагирует — почти одновременно с тем, как приходит догадка...
Рывок вперед — на себя — подсечка — толчок... И мальчишка отлетает прочь, ударяясь спиной о черный ствол клена.
Эмпат...
Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга. Он — с нескрываемой злостью. Я...
Не знаю. Я просто смотрю. И жду.
— Ну... и что тебе это дало, шинигами?...
Он все еще пытается отдышаться. Видимо, прилично шарахнулся об дерево спиной...
— Вы... Черт, вы... Вы с Цузуки... Так, значит, это — из-за вас...
Не просто эмпат — если я хоть что-то в этом смыслю. Чтобы так быстро считать чужие воспоминания... Впрочем, это было на поверхности... я и не думал скрывать. Какой смысл?
Я улыбаюсь ему, медленно качая головой.
— Когда вздумаешь пристать к Цузуки с упреками... не забудь сообщить ему — каким образом ты нарыл на него этот «компромат». Он порадуется твоим успехам... чистый, невинный мальчик... Это будет приятный сюрприз.
Не слишком достойный шантаж, бесспорно. Но мне искренне жаль Цузуки — и если есть хоть какой-то шанс уберечь его от неприятных сцен...
Шинигами бледнеет. Затем на скулах проступают алые пятна.
— Я не собираюсь ничего ему говорить. Он... взрослый человек. И сам за себя отвечает. Это его... ваше личное дело. Мне, вообще, наплевать!...
Да, конечно. А еще Земля — плоская, и держится на трех черепахах. И на священной горе Хуан-Шань до сих пор обитают Восемь Бессмертных.
Я бы преисполнился сочувствием к этому мальчишке... Но что-то с сочувствием у меня сегодня не клеится.
Зато иррациональным... странным образом... мне внезапно начинает не хватать лисенка.
— В любом случае, ты узнал всё, что хотел узнать. Думаю, на сегодня достаточно. Найдешь выход сам — или мне позвать экономку, чтобы проводила тебя?...
Он как будто бы и не слышит. С усилием отлепляется от ствола клена. Смотрит не на меня, куда-то сквозь... и черты лица на глазах заостряются, словно у смертельно больного.
— Цузуки... Он... мне никогда... — Встряхнувшись, внезапно вновь устремляет на меня пронзительный взгляд. — Вы в трауре! Почему?...
Поразительная наблюдательность...
А последний возглас звучит почти как обвинение. Что еще, интересно, мог надумать себе этот докучливый юнец?
— Я в трауре, потому что вчера похоронил близкого мне человека. Спроси у Цузуки, если тебе интересны подробности. Он был на бдении, и был на кремации. Спроси...
...Я не успеваю договорить: внезапным вибрирующим толчком отдается мобильник за поясом.
Медлю мгновение, прежде чем ответить... и почти сразу же понимаю, что дурные предчувствия, как обычно, не обманули меня.
Предельно четкий, вежливый голос... Сотрудников Конгломерата... то есть, простите, компании «Инкасофт»... я уже научился узнавать — даже без представлений.
— Вы пропустили нашу встречу, Мибу-сан. Мы хотели бы узнать, всё ли с вами в порядке.
Единственное, в чем с ними легко, — не нужно думать над ответом. Достаточно лишь скопировать чужую интонацию.
Безупречная, почти механическая любезность...
— Со мной всё в порядке, благодарю. Был вынужден отбыть из города по делам, — и задержался чуть дольше, чем предполагалось.
— Да? В следующий раз, Мибу-сан, не сочтите за труд поставить нас в известность о подобных обстоятельствах. Вы нас весьма обяжете.
— Несомненно. Приношу извинения.
— Всего доброго, Мибу-сан.
— Всего доброго и вам также.
Они не переносят встречу. Значит... в следующий вторник. Полагаю, опаздывать мне больше не стоит... Не то чтобы я всерьез опасался реакции с их стороны, — но и злить Конгломерат демонстративным неповиновением нет пока никакого резона...
По крайней мере, до той поры, пока я не придумаю, как окончательно разделаться с этим дерьмом.
...Уйдя в свои мысли, я напрочь забываю о госте, — и оборачиваюсь... лишь чтобы обнаружить, что его уже рядом нет.
Мальчика все же не помешало бы поучить хорошим манерам... Однако не могу не вздохнуть с облегчением при мысли, что эта забота ляжет уж точно не на мои плечи.
У меня хватает и собственных проблем.
...И внезапно мысль о том, чтобы вернуться за письменный стол и заняться делами, начинает казаться до странного привлекательной.
...Тишина. Покой. И недопитая бутылка «Гленнфидиха», ожидающая меня в кабинете.
Может быть, томик Басё, ближе к вечеру.
Трубка. Зеленый чай.
Что-либо еще?... Даже не могу представить, в чем бы я мог нуждаться.
Достаточно. Более чем достаточно...
Сегодня — и когда угодно еще.
Я так безумно устал...