Что видит пустота, когда смотрит мне в глаза? Себя...
ИНТЕРМЕДИЯ — ТРЕТЬЯ СИЛА
Не отрицать очевидного. В этом сила моего безумия. В этом — и в том, что для меня естественно многое из того, что другим представляется лишь плодом воспаленной фантазии.
Преимущество опыта.
И кроме того... я лишен воображения. Напрочь. Я признаю лишь реальность. Такую... какой желаю ее видеть.
Чем-то похоже на порочный круг?
Пусть так. Порочность всегда меня привлекала.
Порочность...
Это то, что я вижу сейчас, когда Он смотрит в зеркало.
читать дальшеОн любит отражения. Во всех видах.
...Зеркало в ванной, затуманенное от пара. Провести по нему ладонью, наискось, оставляя на белесой поверхности мутноватый след... Глаза кажутся неестественно черными, словно дыры в амальгаме, пробитые на ту сторону... Он всматривается в них долго... машинально приглаживая волосы, обильно смазанные гелем... что-то ищет в расширенных провалах зрачков... Что?... Отражений странных снов, оставивших его поутру разбитым, неудовлетворенным, смутно желающим большего?... Отблесков ночных огней — после бешеной гонки ночью, на мотоцикле, когда фонари и неон реклам сливались в бесконечную светящуюся ленту, захлестывающуюся на горле?... Что?
Он ищет там меня.
Он просто этого еще не знает.
Зеркала... На потолке в спальне — куда он возвращается, чтобы рухнуть на огромную кровать, среди смятых, влажных шелковых простыней... Уставившись вверх... в распахнувшихся полах черного атласного халата — белизна плоти... крепкой, мускулистой... Он смотрит на себя снизу вверх... Нижний — даже здесь... даже сам с собой... Ему нравится быть снизу... Ему нравится смотреть на себя — нависающего над собой... нравится падать — самому на себя... сверху вниз... Белоснежная кожа... в капельках воды после душа... Член — мягкий отросток, крепнущий на глазах... наливающийся силой — просто когда Он смотрит сам на себя... Начинает поглаживать... медленно... задумчиво... глядя вверх — на то, как его отражение ласкает отражение его члена... возбуждаясь не собственным желанием, но отраженным — там, сверху... глядящим на него сверху вниз... Нижний... ему это нравится... трахать себя самого... среди шелка, атласа и зеркал... Он имеет себя сам, и улыбается... долго лижет свои пальцы — потом... наслаждаясь вкусом...
Он хочет меня.
Он этого еще не знает.
Зеркала... В его доме... полированная гладь поверхностей... стекло и хром... повсюду... и каждое ловит его отражение — и посылает ему обратно... и Он ловит эти искаженные тени уголком глаза — когда пьет черный кофе... в котором, прежде чем сделать глоток, отражаются его тонкие, искривленные в ухмылке губы... И эти же губы — в полированной платине зажигалки... Щелчок — и тонкий язычок желтого пламени лижет конец сигареты... так чувственно... Он даже забывает затянуться — вновь возбуждаясь от одного только вида... Жгучий, проворный язык — и белый напряженный член... его губы сжимают фильтр... такое извращенное удовольствие... двойной минет... Он облизывается — и ломает сигарету в пепельнице... долго... с наслаждением... так и не сделав ни затяжки... ломает ее — пока она не превратится в неопрятное месиво... И улыбается, обводя языком губы... и вновь щелкает зажигалкой — у самого рта... чтобы еще раз ощутить этот жар...
Он ждет меня.
Он этого еще не знает.
Зеркала... Бритва, вынутая из кармана... две тонких дорожки белого порошка... Ему нравится видеть собственный взгляд — когда он втягивает в себя кокаин... Смотреть, как расширяются зрачки... как собирается влага в уголках глаз — когда он не моргает слишком долго... как подрагивают ресницы, все чаще и чаще... Ему нравится изнурять себя ожиданием — прежде чем наконец дать себя волю... нравится оттягивать до последнего — прежде чем получить желаемое... Так — наслаждение острее... пронзительнее... Ему нравится все, что остро... что пронзает насквозь... Он вертит бритву в пальцах, и перед тем как вновь сложить ее и убрать в карман — делает тонкий надрез на запястье... и смотрит, как кровь набухает темно-красной полоской на безупречной белизне кожи, поперек голубоватых теней вен... Смотрит — прежде чем поднести запястье к губам... и слизнуть ее... соленую... густую, как сперма... возбуждающую...
Он возбуждает меня.
Он этого еще не знает.
Зеркала... Улица — окна... капоты машин... чужие глаза... Повсюду — ускользающей черной тенью, изломанной, разорванной... здесь часть... там — уже самым краем... фигура... черный костюм и белизна сорочки... черное и белое — такой идеальный контраст... тонкий мазок черного поперек белизны лица — солнечные очки... тонкий мазок белого — уголок платка в нагрудном кармане... Он ухмыляется, задерживаясь у витрины... осматривая себя в полный рост... поворачиваясь... идеально... Белизна пальцев, поддергивающих манжет, поправляющих лацкан... черное пятно ониксового перстня — на безымянном... Толпа обтекает его, оставляя пустое пространство... Пустота, в которой он существует — привычная, естественная... Пустота внутри. Пустота снаружи. Пустота, ждущая заполнения...
Он ищет меня.
Он этого еще не знает.
Он скоро меня найдет.
...
Я являюсь ему ночами, голосом из сна... Я являюсь ему отголосками тихого смеха... Я являюсь ему отражением слов «а если...»
Только то, чего хочет он сам. Только — еще один шаг по пути. Вперед. Только — намек заглянуть за край. Только...
Мы играем в утонченность — теперь. Среди тонких энергий... среди тонких миров... Тонкие, тонкие нити...
Ловушка. Паутина. Удавка.
Я успел попробовать разное — в этом втором своем бытии, в новой жизни, о которой никогда не просил, на которую не надеялся... которую не мог не получить — призванный, возвращенный... Три вида существования. Три вида смерти. Три вида свободы. Три вида плена.
Три вида желания.
Три вида игры.
Нынешним — я доволен. И обещание осторожности — не пустые слова.
Я получил слишком многое — из того, что не хочу потерять.
Я хочу получить еще больше.
Я осторожен. Я терпелив.
Я изменился.
Прядильщик... Тихий мальчик с кошачьими руками...
Понимание — только теперь. В этом новом теле — что он нашел для меня. В этой новой жизни. Я его недооценил... Слишком быстро списал со счетов. Слишком быстро отвернулся — впервые заглянув в глаза. Привыкнув к горящему пламени — не распознал силы тлеющих углей.
Случайные фразы — оброненные невзначай... за раз — по одной... как бусинки, выпавшие из кармана... клочки порванной бумаги по ветру... случайно...
...Восемь утра. Он всегда приходил ровно в восемь. Улыбка.
— Что может дать тебе этот мир, Майтимо?...
Что я сам хотел бы у него взять?...
...С первого дня в палате — где умирало, молило о смерти и никак не могло умереть мое прежнее тело... Неумолкающие голоса. Канал новостей. Двадцать четыре часа в сутки...
Взрывы. Пожары. Авианалеты.
Телль-Авив. Вашингтон. Анкара. Канберра...
...Восемь утра. Улыбка. Бусинка из кармана.
— Сколько ты можешь вместить... Чужак?
Засухи. Наводнения. Цунами. Смерчи.
Боливия. Чад. Лаос. Суринам.
Я закрывался всеми силами от этих непрестанно бубнящих голосов... от мелькающих картинок-теней... и не мог понять — почему...
...Восемь утра. Я вдруг понял — что жду. Улыбка.
— Правила неизменны... но меняются игры. Так какая победа тебе нужна?...
Я понял.
Когда мир начал дробиться на осколки — такие крохотные, что, впиваясь под кожу, они уже не вызывали даже зуда... только едва ощутимое жжение...
Когда по трубкам капельниц в мои вены вместе с физраствором начали вливаться потоки чужих жизней... когда в ритме кардиомонитора вдруг запульсировала бесконечность...
Я понял.
Я согласился.
Я сказал «да».
...
Что я получаю — в ответ на согласие? Цена понимания... это тело.
Не столь совершенное как предыдущее. Не машина для убийств. Не машина для выживания. Но нечто лучшее. Нечто большее.
Идеальная точка приложения сил.
Мне даже ни к чему строить планы. Всего лишь — чуть подтолкнуть по пути.
Я — змея на его спине.
Тело. Красивые руки. Нервные пальцы с безупречными ногтями.
Играющие бритвой. Срезающие лепестки черной розы — один за одним.
Черные лепестки — на белизне ковра. Черные. Черные, как его глаза.
Белые пальцы, ласкающие запястье — прежде чем вновь застегнуть браслет.
Часов, присланных вместе с розой. Украшенных гравировкой.
Повысить ставки?...
О чем ты думаешь, сладкий мальчик? Кого — и зачем убивать?
Мы сделаем это лучше...
В твоих снах... в мгновенных провалах в черную пустоту — что случаются у тебя все чаще, стоит лишь заглянуть в отраженья своих зрачков... Ты видишь обещания новых игр.
Я научу.
Прислушайся. Присмотрись.
Взгляни на этот узор — черное на белизне... как фишки на игральной доске...
Пойдем. Настало время сделать наш ход.
...
...Он принимает отчеты «шестерок». Данники... пушеры... крыша... толкачи... Впитываю слова. Голоса. Интонации. Новое для меня... Наблюдаю.
Его опасаются. Непредсказуем. Но уважают. Расчетлив. Хитер.
Опущенные глаза. Прячут страх. Нет, никто не знает, куда тот пропал... никто не видел — с утра... случилось...? Слушают. Пятятся — все в поклонах.
Крик — эхом по комнате. Рваные, мечущиеся отголоски. Бритва — стремительная как вода.
Безумен? Пусть.
Для начала неплохо. Игры — куда больше. На публику. Напоказ.
Безумен. Непредсказуем.
Не так уж...
...Сам едет с отчетом — к отцу. Бангкок. «Откровение». Посредник. Китайцы.
Не дергайся, сладкий мальчик. Не думай сейчас — о лишнем. Не думай о серых глазах.
Я учу его говорить — взвешенно. Вдумчиво. Исподволь-исподволь-исподволь... И напротив, в глазах — одобрение. Удивленное. Неужели-наконец-повзрослел...?
Встреча сегодня. Вечером.
Да, оябун. Позвольте мне всё устроить.
Ответственность. Мы возьмем ее. Взвесим в ладонях.
Сладкий мальчик. Да. Твое время пришло.
Исподволь-исподволь-исподволь...
На сегодня — довольно. Мы не хотим подозрений. Ухмылка.
Поехали, сладкий мальчик. Поехали.
Я помогу.
...
Дом.
Тот самый, что я так хотел сделать своим. И хочу до сих пор, но — уже по-другому.
Сейчас — ближе к нему, чем когда-либо в прошлом. За одно это готов любить свое новое тело. Ноги — несущие меня так уверенно... туда — где я хочу быть. Руки — берущие без колебаний... всё — что я хочу удержать.
Окрики в спину? Охрана? Прислуга?
Он даже не оборачивается, вздернув надменно плечи. Дорожка в обход... сад... галерея... Кто посмеет нас остановить, сладкий мальчик?...
— Привет, братец. Соскучился, я надеюсь.
Глаза в глаза.
Не вопрос. Утверждение.
— ...Вот и хорошо, что не успел. Таким как ты нельзя давать скучать — начинаете делать глупости. А я к тебе по делу, братец. Заказ на сегодня, на вечер. Будем поднимать твой бизнес. Вот видишь... куда ж тебе без меня?
Недовольство — и не пытаясь скрывать? Забавляет.
То, что он перестает прятать эмоции. Больше не таится за фарфоровой маской.
Сдержанность — для других. Перед нами, сам того не подозревая, он уже учится открываться...
После того дома в Бангкоке... после самолета... Да, у него совсем другой взгляд.
Но дело есть дело. Заказ... Даже если бы захотел — не смог бы указать на дверь.
И вынужден... вести в ресторанный зал... отвечать на вопросы... дотошные... подробные... обо всех мелочах... Слишком много вопросов? Досада все чаще в медовых глазах... но — терпение. Клиент... Даже чувствуя, что им так играют, — не вправе ничего возразить.
Только терпеть. Когда слишком близко... и ноздри раздуваются — на запах кожи... и прикосновения — внешне, такие невинные. Так невзначай... Как рассадим гостей? Это важно, Мибу, подойди сюда, если здесь будет сидеть токиец... вот так... пригни голову... он будет смотреть — он должен видеть цветы в токонома... ну что ты дергаешься, как целка... я просто хочу, чтобы ты посмотрел... Пальцы на шее. В волосах. Ладонь на бедре — и даже сквозь шелк хакама — жар тела...
Игра...
Взгляды в ответ — откровенные. Злые. Мед, смешанный с ядом.
— Чего ты добиваешься, Икэда? Чтобы я разложил тебя прямо здесь, на столе?
— Отметь. Не я первый об этом заговорил. Нет, братец, уволь, с меня хватит инцеста. Да и... не так уж ты был и хорош — чтобы ждать повторения. Давай лучше, скажи — кого из гейш нам закажешь сегодня на вечер...
Молчание. И — мне нравится, как он смеется. Смех... почти приглашение.
Удержаться... помогает лишь то, что Он знает — скоро. Скоро кансайский мальчик будет наш, до конца. Только верно разыграть эту партию.
Черное на белом...
Не спешить. Ухмыляться в ответ. Даже если пальцы в кармане — жадные, нетерпеливые, мнут рукоять бритвы, уже горячую... как готовая хлынуть кровь...
...И почти готов выхватить телефон из чужой руки — так некстати... Мать твою, не отвлекайся... смотри — на меня... только на...
Готов... и уже тянется вперед...
...и застывает...
Голос в трубке. Издевательски-насмешливый. Презрительный. И сразу — холод вокруг... Он слышит. Он слышит. Я — чувствую. И все волоски — дыбом, как на загривке у волка...
... — ...всё равно не согласишься, но должен же у сопляка быть шанс выжить... — И смех. Злорадный. Довольный собой... — ...нечего долго гулять вокруг привязи. Просто убей его — своей чудо-катаной. И получишь мальчишку живым. Если справишься быстро — даже невредимым. Но ты все равно не согласишься — так что заказывай венки...
...Гудки...
Но почти сразу же — новый звонок.
— ...И кстати... не забудь передать ему привет от меня...
...
Ненавижу ублюдка, который ему звонил. Ненавижу за то, что он заставляет его чувствовать так остро — мою игрушку. Я хочу иметь на это власть — только один.
Сладкий мальчик. Ты так трогательно смешон сейчас — с остановившимся взглядом. С побелевшим лицом. С закушенными губами... Из-за кого?! Из-за дешевки-хастлера? Из-за маленькой смазливой шлюшки, не стоящей и того, чтобы помнить имя?...
Я люблю этого ублюдка, который звонил... Который нелеп настолько — чтобы звонить дважды. Который глуп настолько — что будет звонить еще — и еще — и еще... И дергать на своих ниточках мою кансайскую куклу... Пусть.
От него... так вкусно пахнет сейчас... его боль так густа — что ее можно пить, как вино... Соленая, как кровь. Как сперма.
Ты вкусный везде... помнишь, я тебе это сказал... Когда тебе больно — ты вкусный вдвойне... сладкий мальчик...
Обнять за плечи... преодолевая сопротивление... разбивая закостенелость мышц... Встряхнуть — заставляя взглянуть в глаза...
— Эй, Мибу! Какого хрена...?
— Уходи, Икэда-кун. Извини. Я не могу сейчас никого видеть. Мне нужно побыть одному.
— Черта-с-два. Это — твой пропавший щенок, да? Допрыгался таки?... Брось, Мибу. Нового заведешь. Свозить тебя в зоомагазин, что ли?...
Добился своего. Замах. Удар-пощечина... и тут же — в сторону. Отчаянно — взять себя в руки... Желваки на скулах. Бешенство в глазах.
— Пошел вон!
Так-то лучше. Злись. Кричи.
Мало? Да, мало. Ничего... Ты в надежных руках, мой кансайский мальчик... Ты этого еще не знаешь, но ты — в надежных руках...
...Выйти на галерею. Закурить сигарету.
Отличный слух... Да — разговор внутри...
— Кадзу. Это был Джонатан Грэй. Киро у него... Кадзу...
Глупец.
Трогательный глупец.
Но как же вкусна твоя боль...
Я даже не жалею теперь, что идея была не моя. Мне ублюдок оставил роль куда лучше.
На что ты рассчитывал, сладкий мальчик? На то, что он — поможет тебе? Твой убийца с глазами цвета дорожной пыли?
Ты жалок... патетичен... смешон...
Я почти влюблен сейчас — в вас обоих.
...— Все, что ты можешь сделать — это прекратить реагировать на него. Либо исполнить его требование — сам по себе, ни ты, ни мальчишка ему не интересны... — Его голос так холоден. Так равнодушен. И каждый звук — еще одна игла под кожу. Мой сладкий мальчик уже корчится на этих иглах. Еще немного — и я выпью его целиком. В нем не осталось ничего, кроме этой боли... — Все, что я могу для тебя сделать — это в течении нескольких дней находиться рядом... чтобы экранировать тебя. Впрочем, с тем же успехом ты можешь препоручить это корейцам.
Он не просто убийца, моя белая фишка. Он самоубийца — и провоцирует так яростно-обреченно... Так глубоко вгоняет свои иглы — как тот, первый ублюдок не смог бы... даже если бы отдал все силы только на это...
Зачем ты так — белый мальчик? Зачем ты так — с ним? Ты ведь даже не знаешь, что я рядом... что играешь мне на руку — так умело... Тогда — зачем?...
Сегодня вечером, возможно, я спрошу у тебя об этом.
...
— Поднимайся, Мибу. Хватит тут сидеть, мать твою. Давай... Слышишь меня, придурок?...
У него пустые глаза. Сухие. Тусклые. Глаза, из которых вытек весь мед.
— Поднимайся!...
...Кукла на ниточка. Сейчас — на моих. Делай, что хочешь...
Но... сейчас не хочу. Ни ломать. Ни даже просто — иметь. Не хочу. Интереснее, когда он живой. Когда чувствует, что происходит.
Сейчас...
Я умею не только уничтожать. Иногда — и возвращать к жизни.
Посмотрим...
— Переодевайся. Джинсы. Куртка. Где твое барахло?.. Мать твою, и хватит пялиться — ты что, ждешь, пока я сам тебя раздену?...
...Из гаража я велю им выкатить мой «Нортон».
— Мибу, ублюдок. Больше ни одного подарка не дождешься — ты на нем даже не ездил!... Шлем надевай — и садись. Да не стой ты столбом... времени мало, мне еще до хрена успеть чего нужно, не все же с тобой возиться...
Он — омертвевший настолько... даже не пытается возражать. Только вполголоса — так и проваливай!... — но уже садится за спину.
Кого больше возбуждает всё это? Меня — или Его? Ни один из нас не чужд простых наслаждений. Его заводит тело, прижимающееся к спине. И гонка по запруженным улицам — с вылетами на тротуары... со скрежетом и визгом шин на поворотах... с истерикой клаксонов на светофорах... И мысль о черной спортивной сумке, небрежно прихваченной из машины — и брошенной в багажник мотоцикла... Меня — безвольная покорность, с какой принимает все это чужое сознание... и то, что я знаю — очень скоро мы взорвем эту покорность... взломаем лед... и тогда...
Я еще не знаю, что будет — тогда. В этом предвкушении — часть удовольствия.
Да. Это тоже меня заводит.
Такие простые наслаждения.
Такая простая власть.
Мотоцикл встает как вкопанный — у обочины Годзё-дори. Сверкающие огни —сполохами на хроме и пластиковых черных обводах, как будто плеснули жидкого золота... Дорогие бутики. Кафе. Удивленные взгляды.
Даже манекены из-за стекла пялятся недоуменно, в своих слишком дорогих тряпках и изломанно-картинных позах...
— Мибу... — Шлем к шлему. Пустые глаза в проеме поднятого щитка. Пересохшие губы. — Дай сумку. Там, сзади...
Ухмылка. И, из расстегнутой молнии — обтянутая кожей рукоять тяжелой бейсбольной биты.
— Возьми. Подойди. Да — вот к этой. И... ударь. Слышишь меня, Мибу. Со всей дури... бей — чтобы стекла на хрен... Давай!
— Т-ты...?
— Ага. Я. Вконец охренел. Точно. А теперь иди — и бей!...
— Икэда... — И взгляд — на мою руку на сцеплении. На «Нортон», готовый сорваться с места. Что — представляет, как мотоцикл рванет прочь... без него? Ухмылка в ответ. Думай, что хочешь. Так — только острее. — Я не...
— Мать твою, Мибу, делай, что говорят. Живо! Хочешь, чтобы вся улица запомнила номера? Гребаный кретин... Ну же — давай!...
...У него походка марионетки. И рука — поднимается так медленно... Он в последний раз оборачивается — словно не верит. Что его заставляют делать это. Что он сам — делает это. Что...
Замах.
И — удар. Резкий. Хлесткий. Бита — в воздух. И — свист. Удар...
И — брызги осколков. Во все стороны. На тротуар — серебристым дождем.
Он стоит под этим ливнем, задрав голову, остолбеневший, не понимая...
Визг... Прохожие — в панике, в стороны... И — вой сигнализации... И...
— Дава-ай!!...
За шиворот. На себя. Рывком. На сиденье.
И сразу же — по газам. Прочь. Юзом. И черный след шин на асфальте.
Аааааааааааааааааааааа!..............
...И уже вдалеке — сирены полицейских машин.
Годзё-дори. Самые богатые лавки. Охрана. Толстые кошельки.
Вдребезги, мать их. Вдребезги.
К гребаной матери. Так.
...
Город выпускает нас из цепких когтей.
Всё позади.
Всё.
Его колотит. Обочина. По тормозам. И — рывком на траву.
Земля — холодными комьями под спиной...
...— Ну что? Пришел в себя, братец?
— Икэда... ублюдок обдолбанный... какого хрена...?
— А что? Ну, только попробуй — скажи, что не полегчало?...
— М-мать твою...
И тишина. И... ох, как же его трясет... Отходняк. Холодно — когда ломается панцирь...
Ничего, сладкий мальчик. Ничего. Это только начало.
...Выбрать осколки из складок куртки. Вытряхнуть стеклянное крошево из рукавов.
Порезы на белой коже... слизнуть кровь... с запястий — и мазнуть по губам...
— Будем искать твоего щенка, Мибу. Слышишь меня? Будем искать — и найдем. А теперь — всё. Взял себя в руки. Поехали. Домой отвезу.
Молча садится за спину.
И только — уже у дома... короткий взгляд.
— Какого черта ты это делаешь? Зачем?...
— Развлекаюсь, Мибу. Вот так вот я, мать твою, развлекаюсь. Усёк? А теперь катись — и готовь всё на вечер. У тебя нынче гости... не забыл еще? И чтобы всё было тип-топ, а не то Мацумото с нас обоих шкуру снимет... Давай, братец. Давай...
И уже из машины — смотреть. Как закатывает в гараж мотоцикл. Как идет потом к дому...
Гибкий. Оживший. Уже — не марионетка. Уже вновь — маленький дикий хищник... черная кошка... Вот так.
...Ухмылка — отражением в платине зажигалки. И золотой язычок лижет тонкую белую сигарету. Нежно. Так нежно. Так жгуче.
И тонкие губы вбирают дым.
Завтра будет хуже, мой сладкий мальчик. Завтра будет гораздо хуже — если я хоть что-то знаю об ублюдках... а я знаю о них немало. Завтра он сделает тебе больно — по-настоящему. И это будет только начало.
Начало большого пути.
Я намерен пройти его вместе с тобой. Шаг за шагом. Поддерживая. Направляя. Ограждая от всех глупостей, какие ты неминуемо бы совершил.
И пить твою боль. Агонию. Каждую судорогу. До дна.
Из твоих глаз цвета меда. Из твоих губ.
Так сладко...
И для начала...
Первое, что я сделаю... я поднимусь Наверх. И закрою ублюдка — щитами, надежно, как он никогда не закрылся бы сам... Ото всех. От Убежища. В первую очередь — именно от.
Нам ведь не нужны посторонние в нашей игре, не правда ли, сладкий мальчик? Мы же не хотим, чтобы кто-то мог нам помешать?...
...
...Ну, и последнее, наконец. Это — ведь только лишь часть игры...
Пальцы поглаживают часы на запястье. Гравировка жжет кожу. И дома — узор на белом ковре.
Нет. Не забыл...
Так — опусти щиток. Зеркало. И — загляни в глаза. Черные провалы, как лепестки...
Черные...
День еще не закончен. И вечер обещает быть долгим.
Два часа... Еще два часа, чтобы найти подарок.
Для тебя — мой убийца с глазами цвета дороги. Всё — для тебя.
Нет. Я не повышаю ставки. Ты просто не знаешь пока...
...не подозреваешь...
...насколько они высоки...