Что видит пустота, когда смотрит мне в глаза? Себя...
Солнце. Нежные прикосновения. Мягкие поцелуи на коже. Ветер. Легкий, пьяный от аромата жасмина. Блики на ярко-синей воде бассейна — когда я приоткрываю глаза, — слепящие бабочки, в трепете дрожащих крыльев... солнечные бабочки на лазурите. Ворсистая ткань под щекой — брошенное на лежак полотенце.
Я всегда любил тень и полутона. Мягкие переходы. Невесомость стертых границ. Но здесь — юг. Бескомпромиссный в своей резкости и контрастах. Юг солнца и подсыхающих на обнаженной коже капель. Юг воздуха, плотного от запахов, и тепла, мягкого, истомленного. Юг звонких голосов и смеха.
Мне нравится. Неожиданно — нравится. Я как змея, сменившая шкуру. Лежать и греться на солнцепеке. Разморенный. Сонный. Впитавший тепло каждой клеткой.
И мысли — тоже змеиные. Медленные. Скользящие. Замирающие.
...— А-аааааа... ч-черт!... мать твою, кицунэ, ты что, вконец охренел?... Убери!!...
— Тихо ты! Чертов кретин, осторожно, да опрокинешь же!... Тихо, тебе говорю... На, держи, Мибу, и не говори потом, что я о тебе не забочусь...
читать дальшеС трудом разлепить ресницы. Приподнять руку — и сжать ледяной стакан. Стекло всё в испарине — ладонь тут же становится мокрой. И отпечаток холода между лопатками медленно согревается вновь. Это солнце...
— Что за отрава, лисенок? — С подозрением — на бесцветную жидкость, едва покрывающую колотый лед и мелко нарезанные зеленые листья. С осторожностью — соломинку к пересохшим губам. Мята... и лайм... и, кажется, ром... С наслаждением — новый глоток.
— Ага... так и знал, что понравится... Пей. Любимый коктейль Хэмингуэя, между прочим.
— Не авторитетен. Плохо кончил. И слишком любил рыбалку. И...
— ...и вообще, бородатые гайдзины — не твой тип, знаю... Ты сноб, Мибу. Хренов зашоренный сноб. Для тебя вообще в мировой литературе существует хоть кто-то — после Мурасаки Сикибу?
— Черта-с-два. Мурасаки — новодел. Я остановился на Ки-но Цураюки.
— «Путевые заметки из Тоса»? Ну, это еще куда ни шло. Я боялся, ты так и не сдвинулся дальше Сотоори-химэ.
— Сотоори-химэ...? И кто из нас гребаный пижон после этого, Ёдзи?
— Я не пижон. Я всесторонне образованная личность. И интересный собеседник. И обаятельный. И хорошо трахаюсь. Почему бы тебе в меня не влюбиться, Мибу?...
...
Солнце, пахнущее жасмином. Ветерок — легкой щекоткой по ребрам. Если чуть приоткрыть глаза — в них налетают слепящие золотые бабочки. И застревают в ресницах.
...— Ты сгоришь, Мибу. Тебя намазать кремом?
— В прошлый раз, когда ты это предложил... нам, кажется, пришлось срочно искать душевую кабину. Нас туда больше не пустят, кицунэ. Ты видел глаза служителя. Ты его шокировал.
— Почему это я — а не ты?
— Ты был громче.
— Нет, ты. Пари? Мы можем сходить и у него уточнить... Подвинься.
— С какой стати? Тут и так тесно...
— На бок повернись. Будет как раз.
— Ёдзи... там... дети у бассейна... Думаешь, два целующихся парня — хороший для них пример?
— Какие поцелуи?! Это искусственное дыхание, Мибу. Я только что чуть не утонул, ты не заметил? А ты всего лишь спасаешь меня от верной смерти...
— Хм? Опять? Это становится однообразным, лисенок.
— Ты сам вчера обещал заботиться обо мне.
— Но не так же часто...
— Зануда.
— Неблагодарный идиот. Какого черта ты вообще связался с этими китайцами?
— Мм...
— Ёдзиро, я серьезно. В следующий раз меня может не оказаться рядом. Ты вообще соображаешь, насколько это...
— Ох, Мибу, замолчи, я не для того прячусь все утро от Кима — чтобы слушать те же нотации от тебя.
— Тебя это все равно не спасет.
— Знаю. И раз уж прядильщик меня все равно убьет... Мибу, приговоренный имеет перед смертью право на последнее желание.
— Это — точно последнее?
— Мм... н-ну, на ближайшие пять минут...
...
Золотые бабочки под кожей. Солнечные искры в крови. Воздух — слишком плотная ткань, пахнущая жасмином. Слова — мерцающие отблески в сознании, и гаснут слишком быстро...
— У тебя вообще-то хорошо получается, Мибу...
— Что — целоваться? Это практика, кицунэ. Не огорчайся, придет с опытом.
— Не, целуешься ты как раз так себе. Еще тренировка нужна. Я про «меня спасать»... Слышь, Мибу, — а не хочешь взять контракт со мной на пару? Тут как раз в Шанхае небольшая заварушка намечается...
— Охренел, лисенок? Ты что — видел мою фотографию в книге «Портреты знаменитых самоубийц»?
— А, так это был ты? Я думал, Мисима... Но — мы бы классно сработались. И деньги, опять же... Тебе что — лишние?
— Мне лишние — неприятности, Ёдзи. Спокойная жизнь, мирная старость и всё такое — не заставляй меня повторяться.
— Умм... Ты понимаешь, Ория... это может стать проблемой. Я о том, что... у нас с тобой совсем нет общих интересов, понимаешь? То есть, кроме постели. Согласно последним исследованиям новозеландских психологов, отсутствие общих интересов пагубно сказывается на перспективах близких отношений...
— Так у нас и нет близких отношений, кицунэ... кроме постели. Зачем?
— То есть как? О тебе забочусь, между прочим, тупица. Ты же скоро неминуемо начнешь задаваться вопросом — чего ради я, такой молодой, красивый и интересный, остаюсь с таким старым занудой как ты... Комплексы появятся, сомнения всякие, черные мысли... импотенция в итоге... Мибу, ты просто обязан поехать со мной в Шанхай. Там и стрелять-то почти не придется, кстати...
— То же самое ты говорил о Бангкоке... Лисенок. Ты тоже не поедешь ни в какой Шанхай. Потому что еще одно слово — и твой труп останется плавать в этом бассейне, в окружении резиновых утят и визжащих детишек. Кстати, я тебе серьезно говорю — прекрати смущать людей. Ну... хотя бы руку убери, мать твою... да не эту!...
— Мм... В душевую кабину — или в номер, Мибу? Твой выбор... Ох-х, черт... ты... ты что делаешь...?
— А вот хрен тебе теперь, кицунэ. Терпи. Будем обучать тебя самурайской стойкости... ...Так зачем, говоришь, такой молодой, красивый и интересный ты остается с таким как я...?
— Это... это... ох, блядь... Мибу... блядь... тихо... ну не надо, пожалуйста... ох-х... мать твою... это любовь, Мибу... ох, черт... черт... черт... я больше не буду... Мибу... в душ... пожалуйста... Ми-ибу...!!...
...Он совсем легкий, лисенок. Я это заметил еще вчера — когда на себе тащил его из того дома.
А до бассейна от нашего лежака — меньше двух метров.
Он плюхается в воду в фонтане брызг, с истошным воплем, который точно мог бы нагнать кошмаров на всех детишек в округе — если бы они здесь только были. Но правда в том, что в этот ранний час у бассейна мы почти одни — не считая двоих служителей, убирающих шезлонги на другой стороне. У меня же еще сохранилось хоть какое-то представление о приличиях, не так ли...?
...Выныривает, отфыркиваясь, выплевывая ругательства вместе с водой. Пытается уцепить меня за лодыжки...
— Я тебе это припомню... ублюдок... Мибу... ненавижу...
— А что ты там только что говорил о вечной любви?
— Военная хитрость, Мибу... гребаная военная хитрость... Ладно, дай руку, а то мне не вылезти...
— Смеешься?... Лисенок — если дать тебе палец, — ты руку откусишь... О том, что будет, если дать руку целиком...
— Ты переоцениваешь мою кровожадность. Я не... ...Ага-а!... Вот тебе!! Попался наконец... ну всё, Мибу, держись теперь... Да не за меня... ох, ч-черт...
Ох, ч-черт...
Да уж, действительно. Ох, ч-черт...
...
Навес от солнца, и столики под белоснежными скатертями. Крошки на накрахмаленной ткани. Блики на хрустале.
— Ты динозавр, Мибу. Совершеннейший динозавр. Круассаны макаются в кофе. Вот так... И не надо делать такие глаза. Это съедобно. Весь цивилизованный мир так завтракает — и ничего.
— Цивилизованный мир... Инфляция, безработица, преступность и загрязнение окружающей среды. А начинается всё с круассанов. И с шампанского по утрам, кстати. Это и есть деградация культуры, лисенок. У Шпенглера в «Закате Европы» этому посвящена целая глава.
— Ты не читал Шпенглера. Не ври.
— Конечно, не читал. Но не верю, чтобы там ни слова не было про круассаны.
— Но ведь вкусно же.
— Мм-да... пожалуй. Я же говорю, деградация. Ты действуешь на меня разлагающе. Я, наверное, попрошу Кима, чтобы он стер этот постыдный эпизод у меня из памяти, вместе со всем остальным. И кстати... слушай, кицунэ, а что если стереть оттуда и тебя — целиком?... Какая соблазнительная мысль, черт возьми...
— Ты не посмеешь, Мибу!
— Еще как посмею. Спорим? Это будет лучший день моей жизни...
— Ничего не выйдет. Я знаю способ. Сейчас, погоди, сниму шлепанцы, это лучше босой ногой... ага, вот так... Что такое, Мибу?... Да не дергайся ты, скатерть длинная, со стороны незаметно... Ну... и куда ты теперь пойдешь? К какому прядильщику — в таком состоянии?... Это тебе за бассейн, Мибу... я же говорил, что отомщу... Так что давай — держи лицо, Мибу. Держи... мать твою... лицо...
...
О вчерашнем ночном приключении Ким не говорит ни слова — когда мы наконец встречаемся у него в номере; и за это прядильщику я искренне благодарен. Нет темы для комментариев... о чем тут вообще говорить? Да у нас хватает проблем и без этого...
— Чем закончились твои дела с «Подразделением», Ория? Будут неприятности — из-за Мураки?...
— Смешно сказать, но похоже, что нет. У них был приказ ликвидировать Одори, в случае если он либо откажется сотрудничать, либо окажется нетранспортабелен... Мне удалось убедить Асиро, что лишняя информация его начальству на пользу не пойдет. Одори мертв — так какая разница, кто нажал на курок?... Не то чтобы ему не хотелось выпотрошить меня заживо, чтобы докопаться до сути, — однако полномочий на это ему не давали... В общем, дело спустят на тормозах. Однако не знаю, пойдут ли они мне теперь навстречу, с бумагами — чтобы избавиться от «Конгломерата»...
Прядильщик задумчив. Затягивается сигаретой, тонкими пальцами потирая виски. Вообще, выглядит он сегодня уставшим, то ли провел бессонную ночь, то ли... наоборот, слишком бурную. Но взгляд тусклый. И мысли как будто витают где-то не здесь...
— Лучше пока не дергайся. Оставь как есть. Они тебя всё равно не отпустят, — а неприятностей наживешь только так. Тебя очень напрягает это сотрудничество?
— А сам-то как думаешь, Джин Че?
Не хочу объяснять ему. Все это — эмоции. Ощущение веревки, затянутой на горле... да еще и не одной: вторая — в руках у якудза... И это при том, что к третьей, с биркой Made in Korea, я едва-едва успел привыкнуть настолько, чтобы почти ее не замечать...
Слишком много. Слишком. И которая первой превратится в висельную петлю — вопрос только времени, пожалуй...
— Ория... всё будет в порядке, обещаю. Ты забудешь, конечно — и про мои обещания, и про все остальное. И про Тано, разумеется, тоже. Но — мы рядом. На подхвате. Одного тебя не оставят, так что... все будет хорошо.
Звучит красиво. Обнадеживающе. Убедительно. Нет ничего, в чем не смог бы убедить прядильщик — когда этого захочет.
Странно только, что мне ничуть не легче от его слов...
...Еще пару минут мы болтаем о пустяках... но я уже чувствую, как он готовит меня... мысли... образы... картинки... в мозгу как будто кто-то листает страницы невидимой книги... очень мягко... бережно... осторожно...
Еще немного — и, пожалуй, меня стошнит...
... — Ты правда хочешь, чтобы я убрал этот красивый шрам у тебя на щеке?...
— Ну, должна же от тебя быть какая-то польза, прядильщик...
— От меня может быть масса пользы... если бы только дал волю своим истинным желаниям, Ория...
— Моим истинным желаниям?... Убей, не вижу какая связь между тихой хижиной где-нибудь в Гималаях — и твоей персоной, Джин Че. Других желаний у меня нет...
— Ты просто скрываешь их от себя. Хочешь, поищем вместе?
— Не хочу. После суток с младшим Ёсунари — у меня отказала поисковая система. Как и все остальные системы, впрочем.
— Безнадежен. Упрям, как мул, и совершенно безнадежен... Все, твой шрам канул в Лету. Может, еще что-нибудь? Подправить форму носа... изменить разрез глаз... Пользуйся моей добротой — я возьму с тебя вдвое дешевле стандартной ставки пластического хирурга...
— Нет свободных средств, Джин Че, извини... Хотя — Ёдзи тут соблазнял контрактом в Шанхае...
— А что? И согласись, почему нет? Масса новых впечатлений и адреналин... У тебя ведь такая скучная жизнь, Ория Мибу...
— По-настоящему новым впечатлением стал бы хоть один день, прожитый тихо, спокойно и без нервотрепки. Но думаю, так и умру, его не получив... Чего вы в итоге от меня добиваетесь, Джин Че? Можешь ответить — все равно ведь потом сотрешь из памяти, так что какая разница...
— Любопытство сгубило кошку, кансаец. Но впрочем, ладно, ты прав... так и быть. Есть такая штука, именуемая активацией...
...Он не успевает закончить — у меня звонит телефон.
Я слушаю взволнованный голос Тао — и чувствую, как кровь отливает от лица. И сердце в пустоте грудной клетки колотится слишком быстро...
...Киро... вчера... поехал в Понтотё забрать у Тамако билеты на кабуки... не вернулся... и там не появлялся тоже... прождали до вечера — потом подняли по тревоге всех, кого можно... никаких следов...
Киро... ох, черт... малыш...
Это Мураки, говорю я себе, и изнутри поднимается волна ледяной злости. Это Мураки. Он спрашивал вчера про мальчишку — не просто же так...
Гребаный ублюдок...
Три часа, оставшиеся до самолета, внезапно начинают казаться слишком долгими. Я почти готов потребовать у Кима порт-кристалл...
Киро...
— Неприятности, Ория?... — Прядильщик как всегда даже слишком чуток.
Вкратце объясняю в чем дело. Ответом, вдумчиво-пристальный взгляд.
— Думаю, все обойдется, но... ты знаешь, как нас найти, — если понадобится помощь...
— Спасибо, Джин Че...
...Мы больше об этом не говорим — ибо что тут еще скажешь? Вместо этого разговор заходит совсем о другом... как и было решено заранее.
— Так что насчет вашего сотрудничества с посторонними... организациями, Ким?
— Зачем это нам? Убежище не хочет ни с кем сотрудничать...
...тонкие пальцы листают страницы в мозгу... все быстрее...
— ...Мы берем контракты — и их исполняем... Нам платят за это, и все довольны... Ничего больше не нужно...
...шелест страниц сливается в неразличимый шорох...
— ...Убежище не нуждается в контактах с окружающим миром... нас слишком мало — чтобы ложиться под кого-то на постоянной основе...
...мелькание картинок — сплошная серая тень... пелена...
— ...Убежище хочет только одного: чтобы его не трогали. Ория, я ответил на твой вопрос? Эй, не спи, кансаец... Бедный мальчик... слишком много секса и слишком мало сна... я так и знал, что тебе не до серьезных разговоров... Вставай, отправим тебя в аэропорт. Ёдзи обещал подъехать прямо туда. И смотрите там, не...
— Ким, если я еще хоть раз услышу про «не разнесите до основания»... черт, в следующий раз запасусь пластитом!... Ладно, счастливо оставаться. Было приятно с тобой поболтать, прядильщик...
...
В самолете... я все еще не пришел в себя — после прощания, которое мне устроил лисенок... Одуревший, сонный, усталый... закрываю глаза, едва устроившись в салоне бизнес-класса...
Кто-то садится в соседнее кресло... пусть...
...Чужая рука сжимает колено.
Что за черт?!
— Икэда?...
— У тебя такой вид, будто ты мне совсем не рад... братец.
Встряхиваю головой, пытаясь развеять мутную одурь. Мне это снится. Наверняка, снится. Мой персональный кошмар... пять часов полета — с этим... За что?!
Это должно быть галлюцинацией. Это. Должно быть. Галлюцинацией. Иначе...
Но нет. Тонкогубое бледное лицо никак не желает развеиваться желанным мороком. И запах одеколона — тоже слишком отчетливый для миража. И... да, конечно, рука на колене...
— Ну что, шампанского за вчерашнее, Мибу? Теперь мы вроде как познакомились с тобой по-настоящему... и знаешь, мне понравилось...
Демонстративно закрываю глаза.
— Никакого больше шампанского с тобой, Икэда-кун. Никогда. И... извини, но я действительно умираю — хочу спать...
Как ни странно... не настаивает. Вместо того чтобы и дальше докучать разговорами, намеками и прочей совершенно лишней ерундой... окликает спешащую мимо стюардессу, — самолет как раз выруливает на взлет...
— Принесите плед.
Я ему почти благодарен...
Почти... это главное — в том, что связывает меня и его. Я почти его понимаю. Я почти держу его в руках. Он почти доводит меня до белого каления. Вчера... я почти доверил ему свою спину...
Не доверил Коде — и доверил ему. Над этой странностью, пожалуй, подумаю чуть позже...
Пока же... плед... уютное тепло... и рев моторов даже не раздражает...
Спать... спать... Еще пять часов — и я запрещаю себе беспокоиться о чем бы то ни было. Думать о ком бы то ни было.
Пять часов полета — и бездействия. Все равно бесполезно. Так что...
Спать...
Провалиться в темноту... уйти... забыть обо всем...
...
... — Такой беззащитный — когда спишь... Мибу... Извини — но никак не удержаться... Перед беззащитностью никогда не мог устоять — знаешь ведь, чем меня соблазнить, да, братец?...
— И в мыслях не... черт, что ты, мать твою, делаешь, Икэда?!...
— Я?... Тихо, тихо, не убирай с плеча голову... мне нравится... А — тебе?...
Нравится ли мне...?
Его рука под пледом. Бесцеремонно... беззастенчиво... И — определенно, уже слишком поздно, чтобы возражать...
Прикусываю губу. Не стонать...
— Ты... блядь... с ума сошел...
— Ничего подобного. Исправляю вчерашнюю ошибку. Не хрен было тебя с этим сопляком отпускать... Кровь возбуждает... А тебя, Мибу? Что возбуждает — тебя?...
Движения чужой руки ускоряются. Смотреть ему в лицо не хочу. И так знаю, что ухмыляется... ублюдок.
Но все же... гордость... Последняя попытка...
— Прекрати...
— И оставить тебя с таким стояком до Осаки? Я же не зверь, Мибу... Ну — скажи, что тебе это нравится. Я хочу слышать...
— Какого черта... Чего ты добиваешься, Икэда?
— А ты до сих пор не понял? Мать твою, тебе что — картинку нарисовать? После вчерашнего... Нет, ты меня удивил, правда... тихоня ока-сан, надо же... Не поверишь, Мибу, когда тебя отпустил — отправился в ближайший бар... Обещал твоему приятелю, что сниму блондинку... но нет, потянуло на черненьких... с длинными такими волосами... и рот... ох, какой у нее был горячий рот, Мибу... и как я ее потом трахал... до самого утра... и даже — даже не порезал под конец... Видишь, как ты на меня влияешь, братец... Отпустил, и даже денег дал, вдвое больше... Ну что... нравится?... Скажи...
У него самого — странно горячие пальцы. Почти обжигающие.
И губы тоже были очень горячие — вчера, когда...
Нет, я уже не пытаюсь возражать... Чертов ублюдок...
— А вот и шампанское... Очень кстати... Замри, Мибу, не шевелись, ты же не хочешь, чтобы девочка заметила... Но оцени мою точность, кстати... Спорим, ты кончишь, как раз вовремя...
Гребаный чертов ублюдок... и как же наслаждается, м-мать его...
...Оргазм... горячий... слишком горячий, как будто в жилах не кровь — кипяток... Ничего не могу поделать... сдерживаться... бесполезно... судороги — как агония... кровь из прокушенной губы...
Он тянется через меня — якобы, опустить на иллюминаторе шторку... придавливает всем телом... спасибо и на том — по крайней мере, хоть со стороны не заметно, как меня колотит... Возвращаясь обратно — не целует... жадно облизывает губы... кровь, да...
И потом — так же жадно, но уже медленно, не сводя с меня глаз, — собственные пальцы, липкие и влажные от моей спермы... И запивает шампанским... ухмыляется...
— Вкусный... ты везде вкусный, Мибу...
— Сомнительный... комплимент... — Голос еще срывается, и горло как будто натерли наждаком — но черта-с-два я покажу этому ублюдку, что он имеет надо мной какую-то власть... — И сомнительное... удовольствие...
— Неблагодарная сволочь, Мибу! После всего, что я для тебя сделал... — Язык вновь скользит по коже, мелькает между пальцев — прячась, появляясь вновь, заманивая...
Мне хочется его ударить.
Неожиданная мысль — как током через все тело. И боль в стиснутых челюстях...
— Икэда... Скажи правду: мальчишка... это не твоя работа?
И тут же жалею, что спросил, потому что недоумение на его лице — совершенно искреннее. А значит... только подставился зря... Только — стал еще уязвимее...
— Какой еще мальчишка, мать твою?
Но отступать теперь уже некуда — и я объясняю. Он — изумленно морщит лоб.
— Та... смазливая шлюшка... На хрена, Мибу? На хрена бы он мне сдался?!...
Смотрю в упор. Мне что — нужно объяснять...?
А он неожиданно заходится смехом.
— Ну... ты и номер, Мибу... А что, если я скажу, что ни при чем, — ты мне вот так и поверишь, да? Просто на слово? Спросил — и поверил?! Блядь... ты в кого такой уродился... доверчивый... ока-сан, ты меня просто убиваешь, ей-богу... Взял и поверил бы?!
— Да. — И как ни странно, я говорю сейчас чистую правду.
Нервное, порочное лицо кривится в непонятной гримасе. Верхняя губа подергивается, обнажая резцы.
— Охренеть и обкончаться... Нет... теперь хоть точно знаю — за что я тебя так люблю, братец... Тебя беречь надо... В заповедник, блядь... в гребаную «Красную книгу» — потому что больше таких идиотов на всем белом свете... — Бурный, прерывистый поток слов неожиданно иссякает. Он моргает — как будто смаргивает с глаз пелену. И становится неожиданно серьезным. — Не трогал твоего парня, честно. Но если будет надо — скажи. Вместе поищем. Только уж... не бесплатно, сам понимаешь...
Еще бы я не понимал. И Икэда будет последним, к кому я обращусь.
Тем более что я совершенно уверен...
...
Телефон Мураки не отвечает. Раз. Другой. Точно так же глухо — как когда я звонил ему перед вылетом из Бангкока.
...Я теряю всякую надежду. Последняя попытка — на самом подъезде к Киото... Щелчок в трубке. Ни «алло», ни приветствия... просто тишина...
— Кадзу... — Уже по такому началу я знаю, что разговора не выйдет. Но сейчас мне плевать на его настроения, на его желания... на всё на свете. — Кадзу. Я хочу знать, что с мальчиком?
Это должен быть он. Я твержу себе это как мантру. Я запрещаю себе сомневаться.
Это. Должен. Быть. Он.
Молчание в ответ. И наконец — голос. Далекий. Глухой. Холодно-отстраненный, как будто с другой планеты. И на другом языке. И мы опять не в силах услышать друг друга.
...Почти могу видеть, как он пожимает плечами.
— Их тут восемь. Застреленных. О котором речь?
Какие еще... блядь... во что ты там вляпался, гребаный идиот?!
Но... я же сказал: мне плевать. И меня не интересует сейчас никто и ничто, кроме...
— Рад, что чувство юмора тебе не изменило, Кадзу. Я о Киро. Ты говорил, он тебе нужен. Он... у тебя?
...Короткие гудки в ответ...
Иногда... я действительно верю, — что способен его убить...
...
Я запрещаю себе думать. Я запрещаю себе строить планы.
Еще двадцать минут — пока улицы Киото мелькают за стеклами такси...
Двадцать минут пустоты.
Только имя, которое я повторяю — раз за разом..
Киро.
Киро...
Киро...
Через все запреты... через все внутренние барьеры... через все попытки уверить себя, что все будет хорошо...
...моя пустота понемногу окрашивается всеми цветами отчаяния...