Что видит пустота, когда смотрит мне в глаза? Себя...
— Я так и знал, что ты устроишь цую по всем правилам. Ничего, что мы вдвоем?... — Майлз приезжает вместе с Йомико. И, конечно же, я рад видеть их обоих.
О-Юми проводит гостей в комнату, где для заупокойного бдения всё приготовлено еще с десяти часов. Единственное отступление — никаких благовоний и чтения сутр. Киро это вряд ли понравилось бы. Но в остальном...
Ворота «Ко Каку Рю» открыты. И траурная белая табличка на них.
В комнате — перевернутая ширма. И столик с рисом, и чашка с водой. Курительница. Пустой подсвечник.
В прошлый раз эти вещи провожали в последний путь моего деда...
читать дальшеЯ не звал почти никого из знакомых. И теперь, с появлением последних из приглашенных, экономка спешит на кухню за одиннадцатой стопкой для сакэ.
Тао и Оичи — в уголке у стены. Две девочки, помощницы О-Юми, рядом. Заплаканные... то и дело шмыгают носом...
Ока-сан на почетном месте, и с ней — Юмико и Марико... те из гейш, что тоже захотели приехать проститься с мальчиком...
А теперь — еще Майлз с женой.
Вот и всё. Полночь. Все в сборе...
Это цуя.
Ничего особенного. Просто ночь, которую мы проведем все вместе.
Я оглядываю их — этих десятерых. Ничего не хочется говорить. Они и без слов знают, как я благодарен им всем — за то, что они здесь сегодня. Я разливаю сакэ — и подношу по очереди молча, каждому из них...
И короткий поклон.
Это всё.
Цуя.
Они пришли — чтобы быть со мной.
...Никаких торжественных речей. Конечно же, нет — зачем? Мы даже не говорим о Киро вслух. Мы вообще пока не говорим ни о чем... но молчание не кажется тягостным. Так нужно. Одиннадцать человек... как свечи, разгоняющие темноту...
— Мы в «Буффало» закрылись сегодня пораньше, — объясняет Майлз, когда я сажусь рядом с ним и Йомико. — С ребенком осталась няня. Ну, а мы решили — вдвоем...
Я улыбаюсь в ответ. Даже спрашиваю, как малышка... Ока-сан, подсаживаясь к нам, заводит с женой Майлза разговор о чем-то настолько женском, что мы и не пытаемся вслушиваться, — бесполезно.
...Майлз... в те три дня...
Конечно же, он был одним из первых, кому я звонил... Наводил справки. Пытался что-то разузнать через своих знакомых — по барам... через какие-то другие каналы, о которых я даже не спрашиваю: у каждого из нас свои маленькие тайны...
Дальше...
Он в курсе того, чем всё кончилось. Не от меня — от Тао. И сейчас начинает расспрашивать о подробностях, но...
...Шаги на галерее. И я вскидываю голову, недоуменно оборачиваясь на шум.
Мы разве ждем кого-то еще?...
— Мибу! Привет! Куда тут можно сесть?... И кто-нибудь — ради бога, пристройте гитару...
Кано?...
О, будды и боддхисаттвы... и милосердная Канон заодно...
За спиной у Кано на галерее маячит Юмагири, его бессменный клавишник. И... да, они притащили с собой еще и Микаву, басиста...
— Раз уж Майлз всё равно на сегодня отменил наш концерт... Какого черта? Не домой же было возвращаться, верно?...
Я выразительно кошусь на Майлза — который не менее демонстративно разводит руками.
А чего ты ждал, Мибу?
В самом деле... Чего я ждал?...
Мы обнимаемся с Кано. С парнями. В комнате становится заметно теснее — и даже здесь блюзмен в центре внимания... особенно когда ему в руки наконец попадает сакэ.
Я не против. И смех сегодня, здесь, в эту ночь, совсем не кажется неуместным.
Наоборот.
Это правильно. Это именно так... как нужно...
— Он был славный малыш. Ты идиот, Мибу. Куда ты только смотрел?...
И это тоже — правильно. И я опускаю голову, в ответ... ибо что я могу сказать... Но — они всё говорят за меня. И Майлз подходит, чтобы обнять меня за плечи, и Йомико с другой стороны, и...
Мы просто пьем сакэ. И Кано начинает травить свои вечные байки — о блюзменах, умерших молодыми... как всегда в тему, черт бы его побрал... но никому и в голову не приходит усмотреть в этом оскорбление памяти того, ради кого мы здесь собрались...
Только Йомико тихонько гладит меня по волосам...
...Это цуя.
Всё — так, как и должно быть...
Разговоры. Разговоры — и смех.
Наши собственные молитвы. Наши сутры.
Наши проводы.
Наше прощание.
Киро...
...Вновь услышав шаги снаружи — я уже даже не удивляюсь. Только О-Юми вновь выскальзывает наружу — за новой порцией сакэ, и стопками.
А я — поднимаюсь навстречу гостю.
— Чжан? Проходи...
Последний, кого я ожидал бы увидеть сегодня... Но — не самый нежеланный гость, отнюдь нет. Сегодня здесь не может быть нежеланных гостей.
Наемник отвешивает короткий церемонный поклон на пороге. Я перехватываю его взгляд на остальных.
— Да проходи же, не стой...
— Вы... уверены, Мибу-сан.
— Ну, конечно. Да и ты бы не пришел, если бы сомневался, верно?...
Он пожимает плечами.
— Сомневался, если честно. И... оставил такси ждать снаружи.
— Твоя гребаная предусмотрительность... Так — и лучше скажи сразу, из ваших больше никого не ждать? Мне нужно знать — насколько опустошать запасы спиртного...
Кривая усмешка. Он садится на свободное место у ширмы.
— Нет. Я им сказал, что поеду один. Это... личное. Мой провальный контракт... Так что если мне здесь не...
— Не надо, Чжан. Это... — Нет, конечно, я могу говорить спокойно. Только взгляд так и норовит сорваться в сторону — но с этим уже ничего поделать. — Это был провальный контракт для нас для всех... Так что — пей. И что бы ни было... спасибо, что пришел. Я... рад тебя видеть.
...Это цуя.
Прощание.
Примирение.
Прощение всех грехов.
Заупокойное бдение.
Наша ночь.
...Дальше О-Юми и ее девочки берут всё на себя: нас слишком много, чтобы я справился в одиночку. Обносят гостей сакэ. Заваривают чай.
Ничего другого до рассвета, — как и велит обычай.
В последний раз...
Да... своего деда я провожал в обществе двух старых слуг. И священника.
В этой же самой комнате.
В этом же самом доме.
...
...
Шаги...
Еще?...
...
... — Мибу! Какого хрена, скажи на милость, я должен всё узнавать последним?!
— Какого хрена, Икэда, ты вообще решил, что тебя кто-то обязан предупреждать?...
На якудзу косятся. Майлз и ока-сан — не скрывая недоверия. Гейши — с явной опаской. Остальные — с любопытством. Да, наше приветствие явно не похоже на встречу добрых друзей...
— Блядь, Мибу, ублюдок ты гребаный... думал — я не захочу прийти ради твоего пацана?... Иди ты на хер! Куда тут можно сесть... И — налейте выпить кто-нибудь, черт возьми...
Всё. Кто-то уже сдвигается в сторону, — кажется, ребята Кано, — и Икэда усаживается рядом, тут же принимаясь бесцеремонно трепаться то с одним, то с другим.
Как ни странно... несмотря на манеры — его принимают почти тут же... впрочем, может быть, именно благодаря им... И десять минут спустя мой чертов названный братец уже чувствует себя как рыба в воде.
А Кано... поднимается, чтобы взять гитару.
...Нет, у него с собой не визжащий «Стратакастер», как я мог бы опасаться. Обычная акустика. И играет он на ней ничуть не хуже...
Мать его...
Ох, гребаную его мать...
...Он начинает играть их один за другим — все те блюзы, что пел в тот вечер... В тот вечер — когда мы слушали его вместе с Киро.
Один за другим.
Один... за другим...
Очень тихо. Вполголоса. И струны перебирает так осторожно — словно нехотя... словно боится порвать...
...Just as sure as the stars shine in the heaven above
Life ain't worth livin' if you ain't with the one you love...
...Я стараюсь. До последнего.
Я стараюсь...
...Когда я поднимаюсь и, переступая через чьи-то вытянутые ноги, проталкиваюсь на галерею... они все молчат.
И, кажется, даже не смотрят мне вслед...
...Just as sure as the stars shine in the heaven above...
...Just as sure...
...Just as...
Когда кто-то выходит за мной...
...Я не оборачиваюсь.
Я, в общем-то, не особо и знаю, — что ей сказать.
— С вами всё будет в порядке, Мибу-сан...
Зная ока-сан, я даже не пытаюсь уловить вопрос в ее словах. Она и вправду убеждена: со мной будет всё в порядке. И у меня нет причин ей не верить.
— Конечно. И... спасибо вам, что пришли сегодня.
— Он был славным мальчиком, Мибу-сан... Славным...
Он был добрым. И доверчивым — несмотря на всю свою колючесть. Напуганным и одиноким. И очень сильным. И умел меня рассмешить. И был нежным. И созданным для любви.
Для жизни.
Славный?...
Да. Пожалуй, что так.
Я молчу. И ветер бьет мне в лицо, и сушит глаза.
Я даже не замечаю, когда она уходит обратно в комнату. То ли сказав всё, что хотела сказать... то ли просто поняв, что сейчас — говорить со мной не имеет смысла.
...
...
Скрип затворяемых сёдзи.
Короткий кашель...
...— Мибу...
— Только попробуй сказать: «он был славным мальчиком» — и я тебя убью, Икэда-кун.
— Какого хера мне нести такой бред? Он был охренительно сексуальным маленьким ублюдком — и я жалею только об одном: что не успел его оттрахать. Доволен?
Как ни странно... Пожалуй, да.
— Он был охренительно сексуальным маленьким ублюдком, Икэда. И я бы свернул тебе шею — раньше, чем ты бы к нему прикоснулся.
— Я знаю.
Мы стоим рядом, опираясь на перила галереи. Я — с трубкой, он — с сигаретой.
— Хреново, Мибу?
— Черт... сам не знаю, если честно. Наверное. Нет... не знаю...
— Хреново...
Как ни странно... он опять прав. И его присутствие не раздражает. Успокаивает даже. И...
... — Мать твою, да не дергайся ты так. Никто тебя насиловать не собирается — это же гребаная цуя...
— А ты — известный ревнитель обычаев, да, я уже понял. Убери руки, Икэда-кун.
— Я просто вышел сказать — что мне понравился этот пион. Хороший цветок. Я в тебя верил, Мибу. Знал, что ты подберешь что-нибудь подходящее...
...Наверное, это спиртное. На голодный желудок... Я даже толком не помню, сколько успел выпить, с начала вечера...
...Из-за затворенных сёдзи по-прежнему доносится голос Кано... но теперь ему вторят женские голоса. Никогда бы не подумал, что гейши ока-сан могут так отменно отыгрывать блюзовый бэк-вокал...
Музыка... тянется... тянется, утончаясь... нить, которая никак не порвется...
Тонкая удавка на горле — и затягивается всё туже, перехватывая дыхание... не позволяя вздохнуть...
— Мибу... Мать твою, да тебя же всего трясет... Какого хрена выходить на такую холодину в этом шелковом тряпье?...
Я выпил слишком много, это точно.
И чужая кожаная куртка на плечах — последнее, чего мог бы ожидать от этого ублюдка, что сейчас заглядывает мне в лицо...
— Эй, Мибу, ты вообще — слышишь меня?....
Огонек зажигалки. Вспыхивает. Гаснет.
— Н-не надо... Черт, Икэда, убери. Я не курю сигареты — когда я в кимоно.
— Так ты и ни в кимоно ни хрена. Держи — и не пори чушь.
Да. Куртка, конечно.
Я не знаю, что должны говорить мои принципы — в этом случае.
...Голос разума, по крайней мере, точно взял на эту ночь выходной, — потому что...
...
... — Ория... О, извини... я кажется, помешал...
...Нет. Я больше не удивляюсь — ничему.
И новый гость... по большому счету, ничем не отличается от прочих. По крайней мере, в моих глазах.
— Асато... Всё-таки решил вернуться?
— Н-ну да... — Шинигами смущенно переминается с ноги на ногу. Смотрит то на якудзу — то на меня. — Я подумал, что всё же должен...
— Не должен. Здесь никто никому ничего не должен. Но... хорошо, что пришел. Зайдешь? Там сакэ... и... музыка, как видишь...
Он по-прежнему смотрит, не делая ни шагу навстречу.
— До хрена занятных друзей у моего братца, как я погляжу... — Икэда. Как всегда нагловато-бесцеремонный тон. Растягивающий гласные. И — естественно, так и не убирает руку с моего плеча. Ублюдок... — Всегда знал, что ты популярен, Мибу. Но чтоб настолько... На твои собственные похороны небось не меньше народу соберется?...
Нужно отдать ему должное, если кто здесь и верен себе...
— Цузуки-кун, позволь представить тебе моего названного брата. Икэда-кун, из клана Мацумото. И не вздумай спрашивать, где я обзавелся этаким сокровищем, — это величайший позор всей моей жизни...
Судя по виду Цузуки, он в этом и не сомневается.
Осуждение в фиалковых глазах — такое ощутимое, густое, что его можно пробовать на вкус.
Я оборачиваюсь к якудзе.
— Пожалуйста...
— Ага, конечно. Понял. Смена караула... Куртку тебе оставить? И, ладно... сигареты тоже держи, раз уж на то пошло...
Заботливый сукин сын.
Я невольно усмехаюсь, — глядя, как за ним затворяются сёдзи... прежде чем вновь посмотреть на Цузуки.
— Если твой вопрос: спал ли я с ним... то ответ — да. Комментарии насчет моего дурного вкуса не принимаются. И... на всякий случай... фраза «Он был славным мальчиком» — вне закона... Кажется, это все ограничения. Дальше — слушаю.
Пауза.
— Ория. Ты пьян.
Будды и боддхисаттвы, ну хоть кто-то заметил...
— Я говорил с Мураки.
— Он... тоже здесь?
Я даже в темноте могу видеть, как он бледнеет. Забавно. А о чем он думал — когда шел сюда?
— Нет. Все эти церемонии — не для него. И к тому же... Ладно. К черту. Я сказал ему. Он не поверил ни одному слову. Ни единому. Решил, что это какие-то ваши игры... С этим твоим Тацуми...
— Сколько ты выпил, Ория?
Мать его! Да какого черта?!...
— Не помню. Не имеет значения. Ты, вообще, слышишь, о чем я говорю? Он мне ни хрена не поверил. Насчет Грэя. Насчет своего брата. Он...
— Ория. Успокойся. Пожалуйста.
— Ория...
— Ория, я прошу...
...
...Кажется, это поветрие сегодня. Может быть, что-то в воздухе.
Или у меня такой вид — будто я не способен устоять на ногах сам по себе?...
...
...— Всё в порядке, Асато. Правда.
— Я вижу.
— Я просто... жду, когда наступит утро. Вот и всё. Мальчика сожгут. Кипарисовый гроб. Служба в храме. Поминальная табличка. Огонь. Потом я соберу прах. И не останется ничего. Я просто жду утра, Асато. Я просто... жду утра...
— Ория...
— Помолчи, бог смерти. Что ты... черт бы тебя побрал — что ты можешь знать о смерти, на самом деле?!... Ты...
Он отшатывается, как от удара. Фиолетовые глаза темнеют, точно небо перед грозой.
— Не смей.
Еще немного — и я всерьез начну упрекать его за то, что они забрали у меня Киро.
Еще немного — и я сойду с ума, окончательно... И совершенно потеряю лицо...
— Прости. Я не должен был.
— Ория, перестань...
...катастрофически... теряю... лицо...
— Ория...
...В доме наконец все притихли. Кано не поет больше. И голоса доносятся легким гулом, будто волны шумят, ударяясь о сёдзи, как о прибрежные камни... И слова — точно белая пена... рассыпаются... тают, не оставляя следов...
— Ория... зачем ты это делаешь с собой?...
Я? Делаю?...
Я не сделал ровным счетом ничего — вот в чем вся соль. Я не сделал ничего — когда мог спасти мальчика. Ничего... кроме гребаных ошибок...
Ничего.
Я смотрю на него — и не знаю, что сказать.
Что мне сделать — чтобы он тоже ушел. Как Мураки. Без единого, мать его, слова. С прямой спиной — и намерением не возвращаться...
Никогда.
Я сделал это один раз. Сегодня.
Да. Уже почти опыт.
Что мешает мне сделать это — вновь?...
Вместо этого... я начинаю говорить...
Я не знаю, что ему может быть известно... Шинигами, провожавшему Киро... там... Может быть, куда больше, чем мне самому...
О том, что было в эти три дня.
О мальчике, который был...
...которого больше нет...
...
Я говорю — и не могу остановиться.
У меня не осталось ничего... кроме этих слов.
Они текут, как кровь из перерезанного горла. И чтобы меня заткнуть, единственный способ — затянуть на гортани удавку.
Кто-нибудь...
Кто-нибудь... пусть наконец-то сделает это...
Я сам... не могу...
...
Может быть, он и прав — когда просто стоит... и слушает меня... А потом, не слушая возражений, уводит в соседнюю комнату. Где темно. Где не слышно ни голосов, ни чужого смеха...
— Он не думал... Знаешь, Ория... он не думал ни о чем об этом... когда уходил... Можешь мне поверить. Я шинигами — а шинигами не лгут. Он помнил только то, что бежал к тебе навстречу... Он даже не помнил боли... Только то, что ты был рядом... в самом конце... Я не стал бы лгать... Ория... Поверь...
Что толку?...
Я вспоминаю слова Мураки. О том, как мне хочется верить — что всё не закончилось грязью и кровью на той мостовой...
Но на самом деле...
Для меня самого — всё закончилось именно там и тогда...
...
Еще когда Мураки увез меня в Камигадзаву... Я уже тогда знал — что, вернувшись, заставлю его уйти.
Пион для Икэды...
Мог ли я отказать? Он и сам был, кажется, удивлен, когда я согласился...
Мог ли я поступить иначе?...
Оставить себе надежду. Оставить себе свою прежнюю жизнь...
Мог ли я?...
Три дня на Кюсю. Прощание.
Всё закончилось. Грязью. И кровью на мостовой.
Всё закончилось.
И багровый пион. Цвета крови.
Прощание...
Всё.
Это — всё. И сегодня — цуя. Моя поминальная ночь.
...
— Мне всё равно, что ты там говоришь, Ория, я отсюда никуда не уйду, тебе нельзя сейчас быть одному... посмотри на себя...
Я? Говорю? Я ничего не говорю — как можно говорить мертвыми губами?...
— Тебе придется... Цузуки. Пожалуйста. Пойди туда — к ним... и попроси, чтобы пришел Кано. Попроси его, чтобы...
...Он выходит, даже не дослушав. И, привалившись к стене, я закрываю глаза...
...И не открываю их — даже когда вновь слышу шаги... и как затворяются фусума... и как кто-то садится — на пол, на другом конце комнаты... и берет негромкий первый аккорд...
...Just as sure as the stars shine in the heaven above...
Но сегодня ночью...
Но сегодня ночью темно. И на небе нет... никаких звезд...
...
...
...
Он играет до самого рассвета. Я не знаю, как у него хватает сил.
...
До утра. До того момента, как солнечный свет приходит напомнить нам — что сегодня нас ждет и другой огонь.
...
Всё, что остается от тела... Это серый, как пыль, прах. И обугленные осколки костей.
...
Я не помню, кто забирает коцубо. Я не помню, кто уводит меня обратно в храм... и потом привозит домой.
Помню только солнечный свет...
Серый. Серый...
...
Я не знаю, кому звонит Тао... слышу только негромкое — в адрес О-Юми...
— Нет... У него не отвечает телефон...
...
Так и должно быть.
Я всё сделал — чтобы было именно так.
...
Кто сказал, что за ночью наступает рассвет?...
За ночью... только новая ночь...
Без звезд.
...
...
...