Что видит пустота, когда смотрит мне в глаза? Себя...
Траур... Белизна и безмолвие — то, что мой дом принимает как самое естественное состояние, кутаясь с рассвета в плотную утреннюю дымку, которая не рассеивается даже к полудню, когда я возвращаюсь в «Ко Каку Рю».
Стоя в белой хаори на галерее, я ощущаю себя не более чем еще одним сгустком тумана, случайно зацепившимся за деревянные опоры, в ожидании порыва ветра, который развеет наваждение. Чувствую себя... ненастоящим. И ощущение нереальности всего окружающего лишь усиливается с каждой минутой.
Очертания кипарисов и сакуры проглядывают серыми тенями сквозь густую молочную завесу, — неподвижные, застывшие в молчаливом укоре... Сколько ни цепляется за них взгляд — не улавливает ни малейшей дрожи ветвей. И дымок от моей трубки смешивается с туманной пеленой, растворяется в ней так же, как растворяется и бесцельный взгляд.
Бесцельность... да, наверное, самое точное слово. Вот уже не меньше часа я стою на галерее — не в силах заставить себя сдвинуться с места... не видя смысла двигаться... не представляя — чем смогу занять себя... в этом пустом белом доме...
читать дальшеТао, по моей просьбе, сделала всё необходимое, закончила с формальностями. Полиция не чинила препятствий. Завтра...
Завтра — похороны. Кремация. Я думаю о том, что должен бы съездить накануне, проститься с Киро. Я не могу.
Завтра...
Пусть — завтра.
Никаких звонков. Никаких встреч. Я отключил свой мобильный сразу же, как вернулся, и попросил О-Юми никого ко мне не пускать.
Мураки не позволил мне этой скорби — в тот, первый день... и пожалуй, я ему благодарен. За нашу совершенно ненужную, неуместную поездку... за всё... Это было необходимо.
Но сейчас я хочу быть один. Я хочу оставаться здесь. И вспоминать о своей утрате. И наконец впустить в себя всё то — что так старательно держал «за порогом» в последние дни.
Сейчас... я наконец по-настоящему к этому готов.
Время траура пришло.
Я простился с Киро еще там, в горах. Не пытался просить прощения — потому что не заслуживаю его. Но... хотя бы память...
Память... всё, что мне осталось. Светлая, белая печаль.
Такая белая... Почти как надежда — для тех, для кого надежды больше не может быть...
...
Темная фигура, плывущая среди густого тумана, поначалу кажется призраком.
Я никого не жду. Я никого не хочу видеть. Но мой сад принимает в себя эту тень... и поневоле взгляд задерживается на ней, пытаясь дать имя очертаниям, что кажутся смутно знакомы.
Кто?...
Я не знаю. Я не узнаю того, кто идет ко мне из глубины сада... пока он первым не окликает меня...
...
— Ория.
— Цузуки.
Я даже не могу сказать, что удивлен.
Впрочем, не потому что ожидал его появления. Скорее, просто разучился удивляться...
Сиреневые глаза внимательны и печальны.
— Здравствуй, Ория. Так ты... больше не зовешь меня по имени?
Он останавливается в паре шагов от меня, не поднимаясь на галерею, и смотрит немного снизу вверх, и незаметно, чтобы это его стесняло. Я продолжаю курить. Я не уверен, что мне есть, что ответить на его последний вопрос.
На все его вопросы.
— Извини, что нарушил твое уединение. Твоя охрана... они не хотели меня впускать. Сказали, ты не желаешь никого видеть... Извини.
Конечно. У шинигами — масса способов добиться своего. И, вероятно, веские причины этого добиваться. Как всегда... И кто я такой, чтобы отказывать богу смерти? Здесь... в моем доме, одетом в траур...
— Проходи, Цузуки-кун. Не стой на холоде. Я заварю чай.
Он поднимается по ступеням. Внезапно оказывается совсем рядом. Я успел забыть, какие красивые у него глаза.
— Чай... это было бы неплохо. Спасибо, Ория. Я вижу... зрение к тебе вернулось? Это... хорошо.
Наши слова так же неловки, как наши жесты. Как наши взгляды, цепляющиеся друг за друга — и тут же расходящиеся, ускользающие — и опять сплетающиеся в тугую нить...
В последний раз мы расстались... не то чтобы друзьями. Я не думал, что когда-либо увижу его вновь.
— Да. Спасибо. У меня все в порядке. И, полагаю, мне следует извиниться. Я был не самым любезным хозяином — в нашу прошлую встречу. Успел пожалеть об этом, с тех пор, и неоднократно. И действительно рад тебя видеть. Что я могу сделать для тебя, Цузуки-кун?
Он опускается напротив меня за низкий столик, и кажется, даже не слышит моих слов. Смотрит, как я готовлю всё для чая — так пристально, словно надеется уловить какой-то сокровенный смысл в этих обыденных, ритуальных жестах... Что до меня — то я даже не пытаюсь изобразить сосредоточение. Белизна не отпускает меня от себя. По-прежнему не отпускает. Сидя спиной к приотворенным сёдзи, я чувствую, как туман из сада проникает в комнату и окутывает мои руки...
— Когда... похороны, Ория?
Я не знаю, что ему известно о Киро. Бог смерти... Наверное, больше, чем я мог бы предполагать.
Спрашивать — не хочу. Но, как ни странно, и чтобы он уходил — тоже.
Бог смерти... Разве может быть более подходящая компания в такой день?
Не хуже, чем одиночество, во всяком случае... Ничуть не хуже.
У него действительно красивые глаза.
— Завтра.
И молчание воцаряется вновь. Такое естественное... Разве что — едва ли он пришел сюда, чтобы просто помолчать со мной.
— С тобой... есть кому побыть сегодня?
Я не сразу понимаю смысл вопроса. Я не нуждаюсь в няньках и не нуждаюсь в присмотре — вот то, что я хочу сказать в ответ... пока не вспоминаю.
Он, как и я, знает обряды. Так, как их исполняли давным-давно. В какой-то мере, осколок прошлого, подобно мне самому, — хотя и по иным причинам.
Неважно.
Я пожимаю плечами и улыбаюсь в ответ.
— Возможно.
Он принимает чай из моих рук.
— Ты... опять изменился.
Я не могу понять, что заставляет его говорить мне такие вещи.
Что заставляет его их замечать...
Он давно не влюблен в меня... если и был когда-то влюблен. У него нет никаких причин смотреть мне в лицо — и искать там что-то... чего он все равно никогда не сможет найти.
Мне холодно под его взглядом. Как под осенним ветром.
— Я всё время меняюсь, Цузуки-кун. И всё время остаюсь прежним. Это неинтересно. Чего ты хочешь? Зачем ты пришел?
— Я все еще пытаюсь понять...
У него красивые глаза. И красивые руки.
И красивое тело, которое мне нравилось ласкать. Когда-то...
И не мне одному...
Усмешка сама собой растягивает губы.
— Да, конечно. Он все так же не дает тебе покоя, верно, Цузуки-кун? Снится ночами?... Заставляет просыпаться — в холодном поту?... Но ты ведь понял это очень давно: у меня нет лекарства от твоих кошмаров. Попробуй снотворное. Или... хороший секс. Как там... этот твой мальчик, кстати? Все так же ест тебя взглядом?...
Он неожиданно начинает смеяться в ответ.
— Всякий раз... Ты как лисица, Ория. Всякий раз начинаешь огрызаться, — когда чувствуешь себя в ловушке. Но я тебя в нее не загонял. Ты сам. Это твоя работа. Тогда зачем ты злишься на меня? Или... просто ревнуешь, а?
Несложная игра. Нам очень просто причинять боль друг другу. Очень просто попадать в цель — когда мишень столь очевидна.
Одна на двоих...
— Дешевый выпад. Недостойный бога смерти.
...Но даже он уже видит, что я улыбаюсь.
— Дешевая защита. Недостойная самурая.
Мы смотрим друг на друга. Молча.
— У тебя красивые глаза, Ория. Я говорил?
— Будь ты неладен, Асато. Это была моя реплика... Ты опять невнимательно читал сценарий.
— Я боялся, что ты этого так и не скажешь. Надо же было тебя как-то подтолкнуть...
— Отметь. Я этого так и не сказал. Ну так что... остались еще комплименты в запасе? Или перейдешь наконец к делу?
Я хочу знать, зачем он пришел. Я действительно хочу это знать.
Мне не нравится думать, что это могло быть... просто из жалости. Как в прошлый раз.
— Твой мальчик... Ория... мальчик по имени Саито Киро...
— Что...?
У него сейчас одновременно смущенный и растерянный вид. И мне не нравится то, как имя Киро звучит у него на губах.
Не знаю почему. Мне это не нравится. И я повторяю:
— Что?...
— Я... Его душа, Ория... Это трудно объяснить непосвященному — и прости, я не стану вдаваться в детали... Но в общем, ты знаешь, что те души, которые остались слишком привязаны к миру живых, — им трудно уйти в царство мертвых сразу. Трудно подготовиться к новому перерождению — если что-то держит их на земле. Некоторые даже... — Кривая усмешка совсем не идет его лицу. — ...становятся шинигами. Потому что слишком сильно не хотят идти дальше. А другим... мы стараемся помочь — насколько это возможно... Понимаешь?
Я пытаюсь себе это представить.
Киро. Мой Киро — чье мертвое тело я сжимал в своих объятиях. Мальчик, испустивший последний вздох у меня на руках.
Киро...
Неупокоенная душа, слишком сильно привязанная к миру живых... чем?
— Что его держит, Асато?
Он смотрит на меня — а потом вдруг отводит глаза.
— Неисполненный долг. И... уже не держит, нет. Завтра... ты можешь выполнить все обряды. С мальчиком всё будет в порядке. Я... выслушал его. И дал слово, что сделаю то, что нужно. Чтобы он... мог спокойно уйти. — И опять повторяет своё: — Понимаешь?
Качаю головой. Медленно. И внезапно осознаю, что если сожму чашку в пальцах еще сильнее — то она просто лопнет в руке.
Аккуратно ставлю на стол.
Аккуратно...
— Не уверен, что понимаю. Но уверен — что ты объяснишь.
— Да. Конечно... Это связано с Мураки, Ория.
Он роняет это так — как роняют в воду камень с обрыва. Бросают — и ждут — и слушают шум падения... и тишину...
...Зато мне, внезапно, становится так легко... Я как будто ждал, что неисполненное дело Киро как-то окажется связано со мной...
Ждал?
Боялся? Надеялся?...
К черту.
— Мураки. Разумеется. И что ты ему пообещал? Что ты должен был сделать, Асато?
— Всего лишь передать предупреждение.
Для такого простого дела у него до странного смущенный вид, и он опять замолкает так надолго, что всей моей выдержки едва хватает, чтобы не встряхнуть, силой заставив его продолжать.
Но я молчу. Как молчит и он.
Я не могу понять — чего мы ждем друг от друга?
— Это связано... с его похитителем. С его убийцей, Ория. С тем... кого вы знаете под именем «Джонатан Грэй».
— Да? Вот как?
Слова — густая смола у меня на губах. Кровь — густая смола в моих жилах.
Холодная. Такая холодная.
Меня начинает трясти — и я с силой сцепляю зубы. Я не хочу, чтобы он это видел.
Этого не должен видеть никто.
— Ты хочешь сказать... у него есть иное имя?
— Именно так. И... боюсь, это не очень понравится Мураки, но... Тело Джонатана Грэя заняла чужая душа. Та, чьё собственное тело погибло. Давно... а потом сгорели и остатки... там, в лаборатории... ты помнишь... Душа его брата, Саки. Ория. Ты понимаешь?
Если он спросит еще хоть раз, понимаю ли я, — я что-нибудь сломаю. Ему. Или себе. Все равно.
Но пока что... странно... у меня не ломается даже голос.
— Позволь уточнить, правильно ли я понял тебя, Асато... Джонатан Грэй, на самом деле, не кто иной, как брат Мураки... в ином обличье... и вы, шинигами, узнали об этом только что — благодаря Киро? Но... как? И почему ты уверен, что это правда?
— Саки — телепат, Ория. И... помимо всего прочего... он... вступал с мальчиком в плотный ментальный контакт. Передавал это напрямую в его сознание. Он, похоже, хотел, чтобы Киро узнал. А через него, возможно, и Мураки... не знаю. Так что сведения — достоверны. Можешь... сказать ему об этом.
Слишком... слишком много всего — для одной моей головы. И мысли — как вихрь опавших листьев, под слишком холодным ветром. Всё — слишком...
...Я вспоминаю ту нашу поездку с Мураки. Ту самую — когда он отвез меня в лабораторию... незадолго до пожара. Когда поставил перед стеклянным контейнером, где плавала голова его брата... в окружении всех этих проводов... такая мертвая — и отвратительно живая одновременно... — и говорил... говорил... говорил...
Всего лишь говорил. Ничего больше. И...
Я видел Мураки... делающим многое. Я видел, как он насиловал — того самого шинигами, что сейчас сидит передо мной, с ускользающе-виноватым взглядом. Видел, как убивал... Видел его в минуты приступов. В минуты бреда.
Видел его всяким...
Он никогда не казался мне безумнее, чем в тот миг — в лаборатории... перед этой отрезанной головой...
Никогда.
...Я думаю о том, как смогу сказать ему?...
Я изо всех сил стараюсь об этом не думать.
Я...
— Вы. Шинигами. Блюстители мира мертвых. Что вы намерены делать — с этим знанием, Цузуки-кун?
Фиалковые глаза — как две темные рыбы в глубокой воде. Прячутся. Тают — в тени ресниц.
— Мы? Ория... Ничего.
— Ни...чего?
— Да. Ничего. И... не думай, что мне так легко говорить об этом. Но Тацуми-кун...
Он может не продолжать. Он может не произносить больше ни единого слова.
Я помню старшего шинигами, в безупречном коричневом костюме. Я помню его — в своем саду, с двумя другими. И помню — в своем ресторане. И нервные пальцы, надвое ломающие карандаш.
— Одори... Асато, вы ведь изгнали дух Майтимо из тела Кагаямы Одори. Это было у меня на глазах — и ты сам сделал это. Так что изменилось — теперь?
Его молчание даже слишком красноречиво. Он мог бы не поднимать на меня глаза — это лишнее. Совершенно.
Но когда он все же начинает говорить — сбивчиво, запинаясь... я внезапно понимаю, что он сам нуждается в помощи и объяснениях, ничуть не меньше моего.
— Имя в Книге Мертвых... появляющееся... исчезающее вновь... ладно, это неважно, слишком сложно, Ория, но... Тело — Джонатан Грэй — формально... юрисдикция другой службы. Не Мэйфу. И Тацуми-кун взял все бумаги себе, но при этом... Я не могу понять...
Мой шинигами... вечный, бессмертный наивный мальчик — ничего не понимающий в политике... и в бюрократии... и в человеческих чувствах...
Я не должен был бы этого делать... Но всё же поднимаюсь. И сажусь у него за спиной. И обнимаю за плечи, позволяя упереться затылком мне в грудь.
...— Ты совершенно невозможен, Цузуки-кун, ты знаешь об этом? Ты ненавидишь Мураки... ты хочешь Мураки... ты не знаешь, что делать с самим собой — и опять приходишь ко мне... Только потому что заподозрил нечестную игру со стороны своего начальства? Откуда такая любовь к справедливости, Асато, скажи?...
Я укачиваю его в объятиях — как расстроенного ребенка. Так привычно... И он тихонько вздыхает, примащиваясь поудобнее. И его голос — едва ли громче ветра, играющего в побегах бамбука в саду.
— Справедливость... Ория, а что мне еще остается? Я... да, я знаю, что Тацуми... неравнодушен ко мне. Или... был неравнодушен, по крайней мере. И в том, что он делает сейчас... да, он прикрывает это для себя самого тысячами оправданий... и наверняка уже нашел целый свод правил, позволяющий сунуть дело Джонатана Грэя под сукно... но на самом деле, он просто ненавидит Мураки — из-за меня... Из-за того, что тот сделал... А я... Мне не нравится, когда близкий мне человек... — Он замолкает, потерявшись в словах, как в чащобе... и выбирается из нее на свет со внезапным глухим смешком. — ...портит свою карму, по моей вине. Когда всё это... давно уже не имеет значения. И поэтому... да, справедливость... Ты полагаешь, что я неправ?...
Я всегда считал, что он умнее, чем хочет казаться, мой шинигами.
И мне никогда не пришло бы в голову, что вышколенный секретарь Энма-тё...
Впрочем, неважно. Сейчас это — последняя из моих забот.
— Кто я такой, чтобы судить о справедливости, Цузуки-кун? Когда я вижу этот иероглиф... мне всякий раз приходится лезть в словарь. Но ты мог найти Мураки напрямую. Эта история... в конце концов, не имеет больше никакого отношения ко мне. Киро мертв. И если... если у меня будет такая возможность — я убью Джонатана Грэя... кем бы он ни был на самом деле.
— Знаю.
Он прячет лицо у меня на груди. Как будто боится чего-то.
Но чего может бояться он — мертвый уже столько десятков лет?...
— Тогда почему?
— Потому что... Черт, Ория... — Он неожиданно отстраняется. Рывком — и даже сбрасывает с себя мои руки. Я, разумеется, больше не делаю попыток его обнять. Только недоуменно смотрю в фиолетовые глаза — ставшие почти синими от внезапной злости. — Ты упрекаешь меня, и не в первый раз, что я никак не могу разобраться в своих чувствах к Мураки. Черт бы тебя побрал... неужели ты думаешь... после того, что он сделал в последний раз... мне есть — в чем там разбираться?!...
Кроме как пожать плечами — что я могу еще?
Насилие... я видел его со стороны Мураки. Я принимал его — и боль, которую он мне причинял. Это не изменило ничего. Ни на йоту.
— Не меряй всех по себе! — Вот уж не думал, что шинигами способны читать мысли... — И потом... Ория, мать твою, — да ему же на меня наплевать! Неужели ты думаешь, я всерьез способен увлечься человеком, который желает получить только моё тело?!...
Смех.
Нет, действительно, это выше моих сил. Я смеюсь — и никак не могу остановиться.
— Цузуки-кун... Ох, ч-черт, прекрати... я только-только успел оценить твои умственные способности как выше среднего... не заставляй меня пересмотреть... Асато, такое происходит сплошь и рядом, оглянись вокруг... и... черт, ты же однажды увлекся мной — разве нет?...
— А тебя интересовало только мое тело.
— Ну, разумеется. — Я окидываю его задумчивым взглядом. — Глаза, разумеется, тоже. Твоя взяла, Цузуки-кун, я это скажу. У тебя красивые глаза. Доволен? Но... это же вроде как в комплекте ко всему остальному, верно?...
Судя по лицу, он колеблется, верить мне, или нет.
Мне интересно, к какому выводу он придет в итоге. Я заранее готов согласиться с любым вариантом.
Хотя бы потому... что сам не знаю ответа.
— Я мог бы... Со временем — если бы только ты дал мне время, — я мог бы заставить тебя хотеть большего. И только посмей мне сказать, что я лгу.
Он умен. Он умен, мой шинигами... или скорее тонок, чем умен, но для меня это даже важнее, так что пущенная стрела летит прямо в цель, и я даже не пытаюсь закрыться.
— Как и я — тебя. Но... Это было бы бессмысленно, Цузуки-кун. Бессмысленно и жестоко. Так что считай, мы просто... пожалели друг друга.
— Или струсили.
— Или так. Ты прав. Но в любом случае, это в прошлом. И что толку теперь взвешивать «было—не было»?... Хочешь сладкого, Асато? Я уверен, после того как ты появился у ворот, — на кухне уже заказали пирожные. Проверим?...
— Откуда они могли знать...?
У него так забавно округляются глаза. И язык невольно облизывает губы. Мальчишка...
На него нельзя долго злиться. По нему нельзя не скучать.
Жаль только... что и любить его невозможно.
И я вновь повторяю:
— Проверим?
...Тарелку с пирожными О-Юми приносит ровно через пять минут после моего звонка...
...
... — У тебя самые вкусные пирожные в городе, Ория. Честно.
Он увлеченно облизывает пальцы, доедая последнее.
С кем угодно другим, я усмотрел бы преднамеренность в этом жесте. С ним — не уверен.
В чем вообще можно быть уверенным — с богом смерти?...
— Приходи еще. Думаю, эти — не последние.
Ч-черт. Неужели я это сказал?...
И, судя по всему, он не верит тоже.
— У тебя... слишком опасный дом... чтобы заходить вот так — запросто.
— Только не говори, что тебе есть, чего бояться, шинигами...
— Звучит почти как ругательство — в твоих устах.
— Тебе ли не знать, что ругаюсь я совсем по-другому.
...Кто из нас с кем заигрывает, — вот что, в действительности, я бы хотел сейчас понять.
Безнадежно.
Бессмысленно.
Наша история завершилась. Много месяцев назад.
И ни у кого нет желания раздувать затухшие угли.
...Он вновь как будто бы читает мои мысли.
Поднимается, чтобы идти, — и оборачивается, уже сдвигая в сторону сёдзи.
— Кто сказал, что мы не можем быть просто друзьями, Ория? Или... есть какой-то самурайский закон против этого?
— Не слыхал. А как насчет тайных уложений Мэйфу?
— Ни единого, насколько я в курсе. И... у меня бывают выходные, ты знаешь?...
— А у меня — дни, когда я не бросаюсь с катаной наголо, на любого, в радиусе десяти метров. Правда-правда. Не надо так недоверчиво на меня смотреть. Раз или два за последний год... я помню. Я их сам отмечал в календаре.
Он... Внезапно — слишком близко...
Или... не двигался с места — и это я сам к нему подошел?...
Фиалковые глаза. И черт бы его побрал...
— Проваливай ко всем чертям, шинигами. Мне нужно позвонить Мураки. И... хрен знает сколько дел сегодня, если честно. Проваливай. Мой телефон ты знаешь...
И все же он задерживается у перил. В последний раз.
— Твой мальчик... этот Киро... Ория, знаешь... Он был в тебя влюблен... — Он говорит, и слова — как ростки тумана... просачиваются... и внезапно перед глазами... так зыбко... — Он... Это не задержало бы его здесь. Чистые чувства не привязывают к земле. Но... Никогда не вспоминай о нем со стыдом или с болью... Ты... понимаешь?...
Нет.
Нет...
Я не понимаю.
Я не могу понять. Не хочу. И наверное, никогда не пойму.
Киро...
Киро... мой Киро...
...
Я отворачиваюсь — и потому не вижу, как уходит от меня шинигами.
-
-
03.12.2005 в 12:48Степенный покой и холод. Это вымывает последние искры язвительной веселости из серых глаз. Это позволяет ему отрешиться от всех бытовых забот с ревнивым мальчишкой, от планов и предвкушений.
Здесь и сейчас - это неуместно. Он ненавидит фальшивые ноты. У него слишком хороший слух. Он отключает телефон, даже не доставая его из кармана пиджака. Он вытаскивает портсигар, прикуривая сигарету - и долго смотрит в пустоту перед собой, на самом деле - лишь проверяя защитный купол над домом. Он давно не занимался домом всерьез. С тех самых пор, когда Мибу стал слишком часто водить сюда свой корейский сброд и следить за внешней безопасностью, столь легко нарушаемой изнутри, показалось ему лишенным смысла.
Это больше всего похоже на сквозняк - то, что он чувствует сейчас. Сквозняк в пустой запертой комнате без окон и дверей. Сквозняк, которого не должно быть.
Он спускается вниз, углубляясь по каменной дорожке к пруду, сворачивая, находя опорную точку в виде того самого кипариса, у которого справа облущилась кора - это было еще осенью, он помнит. Впрочем, это дерево он вряд ли перепутает с каким-либо другим - после того, сколько энергетического дерьма на него навешал. Сперва - когда строил круг. Затем - когда укреплял стены, используя хозяина дома, как подпитку. Тогда здесь время от времени еще вертелся американец...
О чем ни вспомнишь - все равно наталкиваешься на труп.
Он усмехается. Видимо, это действительно - настроение.
В ткани нет никаких прорывов. Просто - здесь произошел небольшой выток. Импульс. Выброс силы, если угодно. Здесь - и - теперь он четко может построить вектор - на входе в сад.
Он не задумывается над тем, что находит. Вероятно, незванный гость и явился причиной, по которой хозяин дома позвал сюда его самого. Это не имеет значения сейчас. Ни малейшего.
Он еще раз обходит сад по кругу, прощупывая все остальные опорные пункты. Подплетая, где надо. Ослабляя, где нити оказались слишком перетянуты.
Он никуда не спешит. Он осматривает собственную работу - и даже теперь, несколько месяцев спустя, она ему определенно нравится.../
-
-
03.12.2005 в 12:57Есть традиции. Во всем. И особенно в том, что касается смерти. Традиции, которые нужно соблюдать...
Ближе к ночи здесь соберутся все те, кого он хочет видеть рядом с собой. Те, кто останутся в доме до утра — и на рассвете отправятся вместе с ним, чтобы проводить Киро в последний путь.
Кремация с первыми лучами солнца... он решил, что это время будет самым подходящим...
Но это — позже. До ночи еще есть время. И есть неоконченные дела...
Он задумчиво проводит ладонью по исписанным листам бумаги на столе. Затем поднимается с места, поправляя траурную белую хаори, и выходит из кабинета.
Вновь останавливается на галерее — и закуривает трубку.
Отсюда ему хорошо видна фигура в саду. Если бы туман не рассеялся к вечеру — она могла бы в ней затеряться... но сейчас — он прекрасно видит, как неторопливо движется там человек в белом плаще.
Он не собирается его окликать. Не произносит ни звука. Лишь оборачивается взглянуть — всё ли в комнате готово для чая... а затем вновь молча принимается смотреть на свой сад.../
-
-
03.12.2005 в 13:10Он поднимается, оборачиваясь к хозяину дома. Они вернулись. И - раз уж на то пошло - у него тоже есть ряд вопросов.
Точнее, один. Но...
До тех пор, пока он, так или иначе перекрывал это тремя верхними потоками- Камигадзавой, Сукенудзимой, всеми трупами этого гребаного мира... до тех пор он мог себе позволить не думать об этом.
Сейчас - всего его мысли, идеи и планы снова сходятся в одной точке.
В точке под вопросительным знаком.
Он самостоятельно сжег исписанные мелкими иероглифами бумаги. Тогда это было необходимым.
Он полагается на чужую память и предусмотрительность. Как правило, что-то одно - всегда подстраховывает отсутствие другого в случае хозяина "Ко Каку Рю".
Он поднимается на галерею, останавливаясь рядом с ним. Уголок бледных губ приподнимается в усмешке. Легкий кивок и прикрытые на мгновение веки. Это максимум соболезнований, который он способен предоставить по случаю. Он знает, что большего - от него и не ждут./
-
-
03.12.2005 в 13:17Пять минут, или пять лет, — время ничего не меняет...
Он до сих пор не знает, с чего начать разговор. Думал над этим, с того самого момента, как ушел шинигами, — но так и не пришел к какому-то определенному решению.
Впрочем, он привык полагаться на интуицию. И очень надеется, что этого окажется достаточно и на сей раз.
Он касается кончиками пальцев чужой руки, и оборачивается ко входу в комнату./
Чай, Кадзу? Или хочешь поужинать?...
-
-
03.12.2005 в 13:23Еще одна иллюзия. Его ли, чужая ли. Не имеет значения.
Чужая рука - почти такая же холодная, как и его собственная, просто сухая.../
Чая - будет достаточно.
-
-
03.12.2005 в 13:31В особенности с этим гостем — такое было бы попросту смешно.
Хотя... пожалуй, что и с большинством прочих его гостей за последнее время...
Но, в этом и состоит истинный этикет. В том, чтобы уметь вовремя и к месту убрать лишнее. Комфорт гостей приоритетная забота хозяина... а вовсе не запутанные, слишком сложные ритуалы...
...Он усаживается за низкий столик. на то же самое место, где сидел сегодня днем с шинигами. Только чайный сервиз — другой. Тогда был дневной — белый костяной фарфор. Сейчас — вечерняя иссинская глина. Тяжелый чайник оттягивает запястье... чай в чашечках, несмотря на свою прозрачность, кажется почти черным — из-за цвета глазури, покрывающего внутреннюю поверхность...
И аромат — куда более насыщенный, чем дневной. Он втягивает его в себя, так что слегка подрагивают крылья носа, — и сосредоточенно кивает в ответ собственным мыслям.
Да... Это именно то, что нужно.
...Лишь поставив чашечку перед гостем, он наконец поднимает на того глаза./
Днем здесь был Цузуки, Кадзу. По делу. И кое-что просил для тебя передать.
-
-
03.12.2005 в 13:35Он отлично владеет лицом. К тому же - о том, что следы в саду принадлежали шинигами, он понял еще там, просто по запаху. Так что новостью для него это не стало. Просто формулировка.
Все же, он отлично владеет лицом. Улыбка не раздвигается ни на миллиметр больше положеного. Он медленно кивает, тянется к чашке, задерживает ее у губ - вдыхая аромат... медленно делая глоток за глотком...
Ни капли язвительности во взгляде. Сухое внимание. Ничего больше./
Вот как.
-
-
03.12.2005 в 13:40Смешно.
Он пригубляет чай, медленно поднося чашку к губам, и отставляет ее, вновь устремляя взгляд на собеседника./
Да. Именно так. Он утверждает, что Джонатан Грэй на самом деле не кто иной, как твой брат. Саки. Точнее... там его душа. Вот, собственно, это он и считал, что ты должен узнать...
-
-
03.12.2005 в 13:50Слова рождаются и умирают, он до сих пор - не произнес ничего, затягивая паузу до последнего, глядя прямо в чужие глаза./
Вот как.
-
-
03.12.2005 в 13:57Задумчивым жестом он потирает переносицу, затем доливает еще чая в опустевшие чашки.
И поскольку все равно чайной церемонией это нельзя назвать даже в первом приближении, — то вновь раскуривает свою затухшую трубку./
Если тебе не нужны подробности — скажи мне об этом сразу, и я не буду тратить свое время. Мы можем поговорить о погоде. Или о турнирной таблице сумо. Или о тех записях, что ждут тебя в кабинете. И которые подтверждают слова Цузуки...
/Он пожимает плечами./
Будет так, как ты хочешь, Кадзу. Только скажи.
-
-
03.12.2005 в 14:07Нелепость. То самое слово.
Фальшь. Еще одно, в эту копилку.
Картонная постановка. Дешевый театр, где маски заменены ветошью, а декорации на поверку оказываются просто хламом.
Он передергивает плечами. Он прикуривает сигарету прежде, чем замечает, что достал ее.
Визави никогда не произносил этого имени вслух. В последний раз он слышал это имя на очередной серии консультаций у психо-корректоров в Университете.
Он медленно выдыхает дым. Он спокоен, разумеется. Нужно чуть больше, чем единожды назвать его покойного брата по имени, для того, чтобы выбить его самого из колеи./
То, что ты говоришь - это чушь, Ория. Ты предполагал какую-либо иную реакцию с моей стороны? Я готов поверить в то, что шинигами разыгрывают очередной угол. Я не могу понять, почему ты так легко идешь у них на поводу.
-
-
03.12.2005 в 14:16Не обида, конечно, нет. Легкая досада — так будет точнее.
Он допивает вторую порцию чая и, поколебавшись немного, решает не наливать третью. Это лишнее. И всё равно никому не нужно.
Табачный дым неожиданно начинает горчить — и он морщится, отводя трубку в сторону./
Чушь? Выбирай выражения, Кадзу, прошу тебя. Я пока не сказал ровным счетом ничего — кроме того, что передал чужое послание. Мне, как ты прекрасно понимаешь, нет никакого дела до подоплеки этой истории. И Джонатан Грэй — мой личный враг... независимо от того, кто он на самом деле. Но Цузуки приходил сюда с определенной целью. Ради тебя. Так может ты сперва соизволишь выслушать подробности — прежде чем решать, кто какую игру ведет... и кто на что ведется?...
-
-
03.12.2005 в 14:23Даже движения - медленные, наполненные скрытой пластикой - словно принадлежат настороженному животному, готовому в любой момент выпустить когти и зубы. Готовящемуся к прыжку.
Он сам едва ли осознает эти перемены. Он просто неспешно двигается и начинает дышать чуть глубже и чуть замедленнее, чем обычно.
Как всегда, когда что-то внешнее раздражает его.
Как обычно, когда что-то внешнее слишком остро коррелирует с чем-то внутренним.
Его по-прежнему сопровождают трупы. Куда бы он ни пошел.
Он почти сожалеет, что не остался в отеле.../
Шинигами. Приходил сюда. Ради меня.
/Он почти не меняет тона. Лишь насмешливо подергивает бровью.../
В следующий раз, когда он придет сюда - ради меня - передай ему, чтобы больше не утруждал себя подобным.
-
-
03.12.2005 в 14:31Он забывает моргать — и почти перестает дышать.
Секунда тянется за секундой. Медленные, тяжелые капли...
Дымок забытой трубки вьется над чашечкой тонкой спиралью — и тает в воздухе, насыщенном электричеством.
...Проходит почти минута — прежде чем он позволяет себе заговорить. Уверенный, что теперь уж голос точно не выдаст его./
Я передам. Раз уж меня назначили на почетную роль посредника — будь уверен, я передам всё в точности и дословно.
/Он делает глубокий вздох. И успокаивается окончательно./
Что касается Цузуки... Не совсем точно, Кадзу. Не только ради тебя. Ради Киро. Его душа... не могла уйти спокойно... именно поэтому Цузуки и взял это на себя... Впрочем, извини, я забыл: ты же ничего этого не хочешь знать и слушать... Налить тебе еще чаю?
-
-
03.12.2005 в 14:39Он отставляет чашку в сторону. Он держит себя в руках. Он отрицательно качает головой на предложение добавить чаю. Он бы не отказался от коньяка. И кофе. Он выйдет отсюда - и удовлетворит свое желание. Он вряд ли поедет в гостиницу. Скорее - куда-нибудь на окраину. Любой ночной клуб, где можно незаметно снять модель. Где подают неизменно дерьмовый кофе и разбавляют коньяк дешевым спиртом...
Он уже почти видит свой следующий узор.../
Ория. Я отлично вижу, чем шинигами купили тебя. Правильное место, правильное время, правильные слова. Все, что меня интересует в этой истории - это твои разговоры с Грэем. Единственное, что имеет хотя бы какой-то вещественный смысл. Все остальное - можешь оставить в стороне. Саки дважды мертв. Он дважды умирал у меня на руках. Ни один шинигами не способен этого изменить.
-
-
03.12.2005 в 14:47Взгляд, устремленный на собеседника — такой же долгий. И расплывчато-затуманенный, как будто дым не просто отразился в зрачках, но каким-то образом проник в самую их глубину...
Он пожимает плечами, указывая на галерею./
Я воостановил записи, которые ты сжег в тот раз. Они ждут тебя в кабинете. Если хочешь — иди и возьми.
Но... Кадзу... ты же не столь самоуверен, чтобы считать, будто имеешь власть не только над телом — но и над душой... правда?...
-
-
03.12.2005 в 14:59Он отсутствует ровно то количество времени, которое ему понадобилось, чтобы дойти до чужого кабинета и взять бумаги со стола. Он бросил на них один взгляд, чтобы удостовериться, что это те самые бумаги.
Он спрятал их во внутренний карман пиджака, и не думая читать - сейчас.
Позже. Когда он доедет до ночного клуба. Когда он запечатлит узор. Когда он будет полностью спокоен.
Возможно - в перерывах. Это растянет процесс и сделает его еще более... емким.
Он возвращается, столь же осторожно закрывая створку за своей спиной - словно боясь поломать ее неосторожным движением. Он двигается к своему месту... вместо этого - присаживается на одно колено за чужой спиной, упираясь костяшками в половицу. Он не касается чужого тела, его подбородок - в нескольких миллиметрах от чужого плеча.
Лишь дыхание, слегка приправленное почти выветрившимся ароматом "Отарда", оставляет горячий след на чужой щеке.../
Десять лет назад я заставил его душу вернуться, Ория. Я сделал это своими руками. То, что ты видел в лаборатории перед пожаром - это было живым. Я убил двадцать лет жизни на то, чтобы сделать его полностью живым. У него получилось уйти - и во второй раз. Это конец истории. Финиш. Гнилое прошлое, которое больше не вернется. Достаточно об этом.
-
-
03.12.2005 в 15:07У него было время подумать — пока отсутствовал собеседник... но так и не хватило времени прийти к какому-либо решению.
Зато... он успел сопоставить факты.../
Кадзу. Да, я знаю, все вокруг — либо наивные, легковерные идиоты... либо пытаются "отыграть у тебя угол". И вообще, ты слушаешь только себя. Я помню. Но... Вернись ко мне в кабинет и возьми из верхнего ящика стола всё, что ребята из агентства собрали по Грэю. Он изменился. Полтора года назад примерно... это отмечали все, кто его знал... Манеры. Интересы. Даже акцент в речи. Это совпадает... по дате — с тем взрывом. Иди — и убедись сам. И подумай... кто еще может ненавидеть тебя так сильно?...
-
-
03.12.2005 в 15:21Он не может уйти просто так.
Это больше, чем упрямство. Ему бросают в лицо информацию, за которую какой-то год назад он бы цеплялся, как одержимый.
Он прошел три курса реадаптации - прежде, чем вернуться сюда.
Он начал с того, что имя "Саки" было ничем иным - просто обычным именем. Затем - прежняя обстановка и прежняя память сыграли свою роль.
В любом случае - он помнит, что означает одержимость. И - он не собирается позволять кому бы-то ни было навязывать ее себе еще раз. Делать это дважды по одному и тому же поводу - это походит на дурную шутку.../
За всеми остальными бумагами, которые ты захочешь мне оставить, я пришлю водителя. Либо - факс всегда к твоим услугам. На текущий момент я не вижу ничего иного, кроме мастерской подстановки фактажа. Я не ожидаю от Сеичиро иного - с самого начала нашей партии. Я позволю себе порекомендовать тебе отойти в сторону и не вмешиваться. Ты передал мне слова шинигами. Ты выполнил свою роль. Считай, что обе стороны тебе одинаково благодарны.
-
-
03.12.2005 в 16:20Но... у него действительно было время поразмыслить. И появилось несколько вопросов — на которые захотелось получить ответ.
Он оборачивается к собеседнику, смеривая того оценивающим взглядом./
Кадзу...
/У него много вопросов. Нужно лишь решить — с какого начать./
Скажи, а что принципиально это изменило бы для тебя, если предположить... чисто теоретически предположить, — что в теле Джонатана Грэя действительно дух твоего брата? Я имею в виду... стал бы ты себя вести по-другому — с ним? И... ради чего шинигами подбрасывать тебе такую информацию, если это ложь? Но прежде всего — для тебя самого... Что?
-
-
03.12.2005 в 16:29/Он усмехается. Он чувствует, как мышцы медленно деревенеют. Еще немного - и он забудет, что бывают иные выражения лица - кроме саркастической кривой усмешки.
Он понятия не имеет, что именно так остро выводит его из себя.
Он отлично понимает, что уйти - означает признать над собой безоговорочную власть. Фантомных идей. Шинигами. Собеседника. Кого угодно. Это не важно.
Он думает о модели и об узоре. Это отвлекает. Это, возможно, даже слегка смягчает жесткий холодный взгляд.../
У меня нет желания обсуждать абстрактные смысловые конструкции. Я не хочу ничего предполагать, Ория. Это бессмысленно.
-
-
03.12.2005 в 16:37Он скрещивает руки на груди, сжимая в зубах тонкий черенок трубки. Так, по крайней мере, есть гарантия, что он сдержится — и не наговорит лишнего...
...Он выжидает пару минут, бездумно глядя в сад, где уже сгустились ранние зимние сумерки, прежде чем наконец взять трубку в руку, и подать голос, вновь оборачиваясь к визави./
Нерационально. Ты ведешь себя чертовски нерационально, Кадзу. Ты не хочешь не просто думать — но даже слушать. Можно делать выводы, только владея информацией. Ты от нее отказываешься. Я не могу понять — почему.
/Он делает еще затяжку — и с досадой обнаруживает, что табак в чашечке прогорел. Нужно вытряхнуть — и набить трубку заново...
Нужно.../
Так зачем, по-твоему, это понадобилось шинигами?...
-
-
03.12.2005 в 16:44Скупые движения. Короткая последняя затяжка. Это говорит о том, что происходит по левую руку от него ровно столько же, сколько и чужая поза, и едва заметные морщины на лбу, и расфокусированный взгляд в темноту зимнего сада.
Он прикуривает новую сигарету. Он пожимает плечами. Очень медленно. Он спокоен, не так ли? Не произошло ровным счетом ничего, что способно вывести его из себя.../
Я слышу вопросы, а не информацию. Ты ожидаешь от меня реакции. Ее не будет. Не на что реагировать, Ория.
-
-
03.12.2005 в 16:55Так что сейчас он даже не знает, на кого злится сильнее: на визави, за его упрямство... или на себя самого, за то что ведется на чужую игру...
Впрочем, это никак не меняет того факта, что он чертовски зол./
Кадзу, это диалог двух глухих. Или одного глухого со вторым — который искусно притворяется. Пожалуйста, подумай сам: на черта мне твоя реакция? Что я с ней буду делать? Подавать VIP-гостям на закуску, вместе с сашими?... Зачем?
Я начал давать тебе информацию. Я записал для тебя наш разговор с Грэем. Я сказал, где найти отчеты детективов. Я, кстати, кажется, давал тебе адрес его квартиры... на которой, по его словам, он что-то оставил для тебя... Тебя всё это заинтересовало? Да ни в самой малой мере. Тебе наплевать.
Дальше... Я говорю тебе о том, что шинигами был здесь. Ты отмахиваешься от меня, как от пятилетнего ребенка. Я задаю вопрос, в чем смысл их игры, в таком случае, чтобы разобраться в происходящем... Ты в ответ упрекаешь меня в том, что я провоцирую тебя на реакцию. Ты не находишь, что это похоже на издевку?
/Он не собирался говорить так долго... и с такой горячностью. И сейчас он замолкает на пару секунд, переводя дыхание... и невольно кривится в пренебрежительной усмешке.
Какого черта?... Действительно — какого черта?.../
В общем... если тебе от меня что-то понадобится — ты можешь спрашивать, и я отвечу. Если нет — делай что хочешь. А я буду делать то, что считаю нужным — со своей стороны. Всё. Точка. Благодарю за внимание и за то, что счел возможным откликнуться на мое приглашение и приехать.
-
-
03.12.2005 в 17:12Ему нельзя позволять себе терять контроль.
Он знает, чем это может закончиться. Он вменяем с припиской "условно". Это учит ценить условности. Одну за одной. Пробовать их на вкус. Разгрызать - словно сочную кость. Давиться осадком.../
Все, что делает Джонатан Грэй, посвящено одной, достаточно простой цели. Он желает респонда. Яркой. Проявленной. Негативной. Отдачи. Я полагаю, для тебя это очевидно.
/Он медленно выдыхает дым. Он склоняет голову к плечу, рассматривая чужой бледный профиль на фоне темного, точно залитого чернилами неба.../
Мне кажется столь же очевидным является мое нежелание тем или иным образом демонстрировать Джонатану Грэю какую-либо отдачу на его действия, прямо или косвенно задевающие сферу моих интересов. Он провоцирует меня, а я провоцирую его. У кого-то сдадут нервы. Рано или поздно. Это - тоже не составляет труда понять, не так ли?
/Он снова делает перерыв на затяжку. Он прикрывает глаза. Он улыбается.../
В таком случае, позволь поинтересоваться, чего ты от меня ожидаешь? Того, что получив адрес - я поеду проверять квартиру? Того, что получив стенограмму разговора я поставлю город на уши в попытках найти его? Извини, что разочаровал. Меня это не интересует.
/Он по-прежнему помнит, что Грэй - телепат. Он по-прежнему помнит, что собеседник - не обладает способностью ставить щит. Надеяться на то, что его двадцать четыре часа в сутки будут экранировать корейцы - бессмысленно. До его прихода спутника никто не крыл. Что изменится после его ухода?/
-
-
03.12.2005 в 17:24И, покончив с этим занятием, он не спешит подносить к трубке огонь. Это не нужно. Он действительно не хочет больше курить.
И успел окончательно успокоиться — за эту пару минут./
Ты меня с кем-то путаешь, Кадзу. Я ничего от тебя не жду. Какая мне разница — что ты будешь делать? Мы не одна команда с тобой. Мы не делаем ничего сообща. У нас нет никаких совместных планов. И даже когда Киро... Впрочем, ладно. Неважно. Извини. Я отвлекся.
/Он вертит свою трубку в пальцах с таким задумчивым видом, словно смотрит на нее в первый раз.
Даже когда Киро был похищен... они искали его сообща — с кем угодно. С Чжаном. С Икэдой. Только не с визави... Тот был последним, кого это могло заинтересовать... последним, кто предложил бы помощь...
Ладно... Все это и впрямь не имеет значения./
Так вот... У меня была информация. Я тебе ее передал. Того, что в ответ меня поднимут на смех и станут упрекать в легковерии и невесть в чем еще... я не ожидал. Это правда. Но это — твое личное дело, как и всё остальное. В любом случае, если у меня появится что-то еще, — я поставлю тебя в известность. По факсу.
-
-
03.12.2005 в 17:33Он ловит себя на том, что впервые не находит адекватных слов.
И осознание, что собеседника отслеживали и будут отслеживать в дальнейшем - играет в этом далеко не самую решающую роль.
Он никогда не ожидал понимания - вместе с тем он искренне недоумевает, как настолько элементарные вещи могут вызывать противоречие.../
Ты попросил меня приехать - лишь для того, чтобы передать слова шинигами?
/Иными словами можно было бы поинтересоваться, не окончен ли разговор. Кажется, именно на это только что намекнул собеседник.
Он сам - желает поскорее уйти. Он ощущает неправильность происходящего каждой клеткой, каждой порой кожи. Это не просто фальшивая нота. Это диссонирующая мелодия, разрушающая такую стройную доселе гамму. Это раздражает едва ли не больше всего остального. Едва ли не больше упоминания о Саки. Едва ли.../
-
-
03.12.2005 в 17:41Ну, конечно. Я же так и сказал тебе по телефону. Что есть нечто важное — что ты должен узнать. То есть... по крайней мере, в тот момент это казалось мне важным.
/Достаточно важным, чтобы забыть о трауре и пренебречь своими обязанностями как хозяина дома. Достаточно важным, чтобы потратить время на приведение в порядок всей информации, которой он располагал по Грэю, — на тот случай, если она понадобится визави. Достаточно важным, наконец, чтобы перенести начало цуя — ночного бдения — на более поздний срок... чтобы ничто не могло помешать этому разговору.../
Я сделал что-то не так?
/Ирония в голосе? Разумеется, нет. Ну, или по крайней мере ее следы надежно скрывает раздраженная усталость./
-
-
03.12.2005 в 17:51Его впервые за долгое время раздражают слова. Он впервые за долгое время ощущает их лишним барьером. Ему нечего сказать - и мучительно хочется говорить.
Здесь - это не имеет смысла. Здесь и сейчас - ему больше не о чем говорить с визави. Сверкающая белизна чужой хаори - еще один намек на то, насколько он сейчас чужд этому месту./
Нет.
/Он открывает глаза и встречается с чужим взглядом. Он отвечает на чужой вопрос - и на десяток собственных, которые никогда не будут озвучены. Он ловит себя на том, что вспоминает о местных традициях. Он и не подумает оставаться, разумеется... но это, пожалуй, не главное.
Визави - и не подумает предложить.
Тонкие губы снова подрагивают в усмешке. Он не сводит взгляда с янтарных глаз. Он вспоминает, как самозабвенно имел шинигами в саду. Он вспоминает, какой жгучей смесью горели эти самые глаза.
Он не задается вопросом - что изменилось бы, повторись ситуация - сейчас.
Ему не нравятся такие вопросы.../
-
-
03.12.2005 в 17:59/Он смотрит на визави. Очень долго и очень пристально... но сейчас — почти с таким же отстраненным выражением, как только что рассматривал свою трубку.
Затем неожиданно поднимается с места и, в несколько шагов преодолев разделяющее их расстояние, оказывается за чужой спиной. Опускается на колени и начинает массировать чужие плечи. Сразу — очень жестко, не тратя времени на предварительный разогрев.
Когда ему кажется, что тот готов то ли отстраниться, то ли что-то сказать, он еще сильнее сжимает пальцы./
Сиди смирно.
/Это звучит неожиданно резко — он и сам не ожидал от себя такого тона... и теперь прячет в уголках губ улыбку — которую визави, впрочем, всё равно не увидит./
Потерпи... Ты напряженный, как черт знает что. Опять будет болеть голова... Так что сиди и терпи — раз уж приехал. Считай, я зазвал тебя сюда только ради этого... И всё. Сиди.