день сто тридцать второй

[Oriya_Mibu]

Траур... Белизна и безмолвие — то, что мой дом принимает как самое естественное состояние, кутаясь с рассвета в плотную утреннюю дымку, которая не рассеивается даже к полудню, когда я возвращаюсь в «Ко Каку Рю».

Стоя в белой хаори на галерее, я ощущаю себя не более чем еще одним сгустком тумана, случайно зацепившимся за деревянные опоры, в ожидании порыва ветра, который развеет наваждение. Чувствую себя... ненастоящим. И ощущение нереальности всего окружающего лишь усиливается с каждой минутой.



Очертания кипарисов и сакуры проглядывают серыми тенями сквозь густую молочную завесу, — неподвижные, застывшие в молчаливом укоре... Сколько ни цепляется за них взгляд — не улавливает ни малейшей дрожи ветвей. И дымок от моей трубки смешивается с туманной пеленой, растворяется в ней так же, как растворяется и бесцельный взгляд.



Бесцельность... да, наверное, самое точное слово. Вот уже не меньше часа я стою на галерее — не в силах заставить себя сдвинуться с места... не видя смысла двигаться... не представляя — чем смогу занять себя... в этом пустом белом доме...



Тао, по моей просьбе, сделала всё необходимое, закончила с формальностями. Полиция не чинила препятствий. Завтра...

Завтра — похороны. Кремация. Я думаю о том, что должен бы съездить накануне, проститься с Киро. Я не могу.

Завтра...

Пусть — завтра.



Никаких звонков. Никаких встреч. Я отключил свой мобильный сразу же, как вернулся, и попросил О-Юми никого ко мне не пускать.

Мураки не позволил мне этой скорби — в тот, первый день... и пожалуй, я ему благодарен. За нашу совершенно ненужную, неуместную поездку... за всё... Это было необходимо.

Но сейчас я хочу быть один. Я хочу оставаться здесь. И вспоминать о своей утрате. И наконец впустить в себя всё то — что так старательно держал «за порогом» в последние дни.

Сейчас... я наконец по-настоящему к этому готов.



Время траура пришло.



Я простился с Киро еще там, в горах. Не пытался просить прощения — потому что не заслуживаю его. Но... хотя бы память...

Память... всё, что мне осталось. Светлая, белая печаль.

Такая белая... Почти как надежда — для тех, для кого надежды больше не может быть...



...



Темная фигура, плывущая среди густого тумана, поначалу кажется призраком.



Я никого не жду. Я никого не хочу видеть. Но мой сад принимает в себя эту тень... и поневоле взгляд задерживается на ней, пытаясь дать имя очертаниям, что кажутся смутно знакомы.



Кто?...



Я не знаю. Я не узнаю того, кто идет ко мне из глубины сада... пока он первым не окликает меня...





...



— Ория.



— Цузуки.



Я даже не могу сказать, что удивлен.

Впрочем, не потому что ожидал его появления. Скорее, просто разучился удивляться...



Сиреневые глаза внимательны и печальны.

— Здравствуй, Ория. Так ты... больше не зовешь меня по имени?



Он останавливается в паре шагов от меня, не поднимаясь на галерею, и смотрит немного снизу вверх, и незаметно, чтобы это его стесняло. Я продолжаю курить. Я не уверен, что мне есть, что ответить на его последний вопрос.

На все его вопросы.



— Извини, что нарушил твое уединение. Твоя охрана... они не хотели меня впускать. Сказали, ты не желаешь никого видеть... Извини.



Конечно. У шинигами — масса способов добиться своего. И, вероятно, веские причины этого добиваться. Как всегда... И кто я такой, чтобы отказывать богу смерти? Здесь... в моем доме, одетом в траур...



— Проходи, Цузуки-кун. Не стой на холоде. Я заварю чай.



Он поднимается по ступеням. Внезапно оказывается совсем рядом. Я успел забыть, какие красивые у него глаза.



— Чай... это было бы неплохо. Спасибо, Ория. Я вижу... зрение к тебе вернулось? Это... хорошо.



Наши слова так же неловки, как наши жесты. Как наши взгляды, цепляющиеся друг за друга — и тут же расходящиеся, ускользающие — и опять сплетающиеся в тугую нить...

В последний раз мы расстались... не то чтобы друзьями. Я не думал, что когда-либо увижу его вновь.



— Да. Спасибо. У меня все в порядке. И, полагаю, мне следует извиниться. Я был не самым любезным хозяином — в нашу прошлую встречу. Успел пожалеть об этом, с тех пор, и неоднократно. И действительно рад тебя видеть. Что я могу сделать для тебя, Цузуки-кун?



Он опускается напротив меня за низкий столик, и кажется, даже не слышит моих слов. Смотрит, как я готовлю всё для чая — так пристально, словно надеется уловить какой-то сокровенный смысл в этих обыденных, ритуальных жестах... Что до меня — то я даже не пытаюсь изобразить сосредоточение. Белизна не отпускает меня от себя. По-прежнему не отпускает. Сидя спиной к приотворенным сёдзи, я чувствую, как туман из сада проникает в комнату и окутывает мои руки...



— Когда... похороны, Ория?



Я не знаю, что ему известно о Киро. Бог смерти... Наверное, больше, чем я мог бы предполагать.

Спрашивать — не хочу. Но, как ни странно, и чтобы он уходил — тоже.

Бог смерти... Разве может быть более подходящая компания в такой день?

Не хуже, чем одиночество, во всяком случае... Ничуть не хуже.



У него действительно красивые глаза.



— Завтра.



И молчание воцаряется вновь. Такое естественное... Разве что — едва ли он пришел сюда, чтобы просто помолчать со мной.



— С тобой... есть кому побыть сегодня?



Я не сразу понимаю смысл вопроса. Я не нуждаюсь в няньках и не нуждаюсь в присмотре — вот то, что я хочу сказать в ответ... пока не вспоминаю.

Он, как и я, знает обряды. Так, как их исполняли давным-давно. В какой-то мере, осколок прошлого, подобно мне самому, — хотя и по иным причинам.

Неважно.



Я пожимаю плечами и улыбаюсь в ответ.



— Возможно.



Он принимает чай из моих рук.



— Ты... опять изменился.



Я не могу понять, что заставляет его говорить мне такие вещи.

Что заставляет его их замечать...



Он давно не влюблен в меня... если и был когда-то влюблен. У него нет никаких причин смотреть мне в лицо — и искать там что-то... чего он все равно никогда не сможет найти.

Мне холодно под его взглядом. Как под осенним ветром.



— Я всё время меняюсь, Цузуки-кун. И всё время остаюсь прежним. Это неинтересно. Чего ты хочешь? Зачем ты пришел?



— Я все еще пытаюсь понять...



У него красивые глаза. И красивые руки.

И красивое тело, которое мне нравилось ласкать. Когда-то...

И не мне одному...



Усмешка сама собой растягивает губы.



— Да, конечно. Он все так же не дает тебе покоя, верно, Цузуки-кун? Снится ночами?... Заставляет просыпаться — в холодном поту?... Но ты ведь понял это очень давно: у меня нет лекарства от твоих кошмаров. Попробуй снотворное. Или... хороший секс. Как там... этот твой мальчик, кстати? Все так же ест тебя взглядом?...



Он неожиданно начинает смеяться в ответ.



— Всякий раз... Ты как лисица, Ория. Всякий раз начинаешь огрызаться, — когда чувствуешь себя в ловушке. Но я тебя в нее не загонял. Ты сам. Это твоя работа. Тогда зачем ты злишься на меня? Или... просто ревнуешь, а?



Несложная игра. Нам очень просто причинять боль друг другу. Очень просто попадать в цель — когда мишень столь очевидна.

Одна на двоих...



— Дешевый выпад. Недостойный бога смерти.



...Но даже он уже видит, что я улыбаюсь.



— Дешевая защита. Недостойная самурая.



Мы смотрим друг на друга. Молча.



— У тебя красивые глаза, Ория. Я говорил?



— Будь ты неладен, Асато. Это была моя реплика... Ты опять невнимательно читал сценарий.



— Я боялся, что ты этого так и не скажешь. Надо же было тебя как-то подтолкнуть...



— Отметь. Я этого так и не сказал. Ну так что... остались еще комплименты в запасе? Или перейдешь наконец к делу?



Я хочу знать, зачем он пришел. Я действительно хочу это знать.

Мне не нравится думать, что это могло быть... просто из жалости. Как в прошлый раз.



— Твой мальчик... Ория... мальчик по имени Саито Киро...



— Что...?



У него сейчас одновременно смущенный и растерянный вид. И мне не нравится то, как имя Киро звучит у него на губах.

Не знаю почему. Мне это не нравится. И я повторяю:



— Что?...



— Я... Его душа, Ория... Это трудно объяснить непосвященному — и прости, я не стану вдаваться в детали... Но в общем, ты знаешь, что те души, которые остались слишком привязаны к миру живых, — им трудно уйти в царство мертвых сразу. Трудно подготовиться к новому перерождению — если что-то держит их на земле. Некоторые даже... — Кривая усмешка совсем не идет его лицу. — ...становятся шинигами. Потому что слишком сильно не хотят идти дальше. А другим... мы стараемся помочь — насколько это возможно... Понимаешь?



Я пытаюсь себе это представить.

Киро. Мой Киро — чье мертвое тело я сжимал в своих объятиях. Мальчик, испустивший последний вздох у меня на руках.

Киро...



Неупокоенная душа, слишком сильно привязанная к миру живых... чем?



— Что его держит, Асато?



Он смотрит на меня — а потом вдруг отводит глаза.



— Неисполненный долг. И... уже не держит, нет. Завтра... ты можешь выполнить все обряды. С мальчиком всё будет в порядке. Я... выслушал его. И дал слово, что сделаю то, что нужно. Чтобы он... мог спокойно уйти. — И опять повторяет своё: — Понимаешь?



Качаю головой. Медленно. И внезапно осознаю, что если сожму чашку в пальцах еще сильнее — то она просто лопнет в руке.

Аккуратно ставлю на стол.

Аккуратно...



— Не уверен, что понимаю. Но уверен — что ты объяснишь.



— Да. Конечно... Это связано с Мураки, Ория.



Он роняет это так — как роняют в воду камень с обрыва. Бросают — и ждут — и слушают шум падения... и тишину...



...Зато мне, внезапно, становится так легко... Я как будто ждал, что неисполненное дело Киро как-то окажется связано со мной...



Ждал?

Боялся? Надеялся?...



К черту.



— Мураки. Разумеется. И что ты ему пообещал? Что ты должен был сделать, Асато?



— Всего лишь передать предупреждение.



Для такого простого дела у него до странного смущенный вид, и он опять замолкает так надолго, что всей моей выдержки едва хватает, чтобы не встряхнуть, силой заставив его продолжать.

Но я молчу. Как молчит и он.

Я не могу понять — чего мы ждем друг от друга?



— Это связано... с его похитителем. С его убийцей, Ория. С тем... кого вы знаете под именем «Джонатан Грэй».



— Да? Вот как?



Слова — густая смола у меня на губах. Кровь — густая смола в моих жилах.

Холодная. Такая холодная.

Меня начинает трясти — и я с силой сцепляю зубы. Я не хочу, чтобы он это видел.

Этого не должен видеть никто.



— Ты хочешь сказать... у него есть иное имя?



— Именно так. И... боюсь, это не очень понравится Мураки, но... Тело Джонатана Грэя заняла чужая душа. Та, чьё собственное тело погибло. Давно... а потом сгорели и остатки... там, в лаборатории... ты помнишь... Душа его брата, Саки. Ория. Ты понимаешь?



Если он спросит еще хоть раз, понимаю ли я, — я что-нибудь сломаю. Ему. Или себе. Все равно.

Но пока что... странно... у меня не ломается даже голос.



— Позволь уточнить, правильно ли я понял тебя, Асато... Джонатан Грэй, на самом деле, не кто иной, как брат Мураки... в ином обличье... и вы, шинигами, узнали об этом только что — благодаря Киро? Но... как? И почему ты уверен, что это правда?



— Саки — телепат, Ория. И... помимо всего прочего... он... вступал с мальчиком в плотный ментальный контакт. Передавал это напрямую в его сознание. Он, похоже, хотел, чтобы Киро узнал. А через него, возможно, и Мураки... не знаю. Так что сведения — достоверны. Можешь... сказать ему об этом.



Слишком... слишком много всего — для одной моей головы. И мысли — как вихрь опавших листьев, под слишком холодным ветром. Всё — слишком...



...Я вспоминаю ту нашу поездку с Мураки. Ту самую — когда он отвез меня в лабораторию... незадолго до пожара. Когда поставил перед стеклянным контейнером, где плавала голова его брата... в окружении всех этих проводов... такая мертвая — и отвратительно живая одновременно... — и говорил... говорил... говорил...

Всего лишь говорил. Ничего больше. И...



Я видел Мураки... делающим многое. Я видел, как он насиловал — того самого шинигами, что сейчас сидит передо мной, с ускользающе-виноватым взглядом. Видел, как убивал... Видел его в минуты приступов. В минуты бреда.

Видел его всяким...



Он никогда не казался мне безумнее, чем в тот миг — в лаборатории... перед этой отрезанной головой...



Никогда.



...Я думаю о том, как смогу сказать ему?...

Я изо всех сил стараюсь об этом не думать.



Я...



— Вы. Шинигами. Блюстители мира мертвых. Что вы намерены делать — с этим знанием, Цузуки-кун?



Фиалковые глаза — как две темные рыбы в глубокой воде. Прячутся. Тают — в тени ресниц.



— Мы? Ория... Ничего.



— Ни...чего?



— Да. Ничего. И... не думай, что мне так легко говорить об этом. Но Тацуми-кун...



Он может не продолжать. Он может не произносить больше ни единого слова.

Я помню старшего шинигами, в безупречном коричневом костюме. Я помню его — в своем саду, с двумя другими. И помню — в своем ресторане. И нервные пальцы, надвое ломающие карандаш.



— Одори... Асато, вы ведь изгнали дух Майтимо из тела Кагаямы Одори. Это было у меня на глазах — и ты сам сделал это. Так что изменилось — теперь?



Его молчание даже слишком красноречиво. Он мог бы не поднимать на меня глаза — это лишнее. Совершенно.

Но когда он все же начинает говорить — сбивчиво, запинаясь... я внезапно понимаю, что он сам нуждается в помощи и объяснениях, ничуть не меньше моего.



— Имя в Книге Мертвых... появляющееся... исчезающее вновь... ладно, это неважно, слишком сложно, Ория, но... Тело — Джонатан Грэй — формально... юрисдикция другой службы. Не Мэйфу. И Тацуми-кун взял все бумаги себе, но при этом... Я не могу понять...



Мой шинигами... вечный, бессмертный наивный мальчик — ничего не понимающий в политике... и в бюрократии... и в человеческих чувствах...



Я не должен был бы этого делать... Но всё же поднимаюсь. И сажусь у него за спиной. И обнимаю за плечи, позволяя упереться затылком мне в грудь.



...— Ты совершенно невозможен, Цузуки-кун, ты знаешь об этом? Ты ненавидишь Мураки... ты хочешь Мураки... ты не знаешь, что делать с самим собой — и опять приходишь ко мне... Только потому что заподозрил нечестную игру со стороны своего начальства? Откуда такая любовь к справедливости, Асато, скажи?...



Я укачиваю его в объятиях — как расстроенного ребенка. Так привычно... И он тихонько вздыхает, примащиваясь поудобнее. И его голос — едва ли громче ветра, играющего в побегах бамбука в саду.



— Справедливость... Ория, а что мне еще остается? Я... да, я знаю, что Тацуми... неравнодушен ко мне. Или... был неравнодушен, по крайней мере. И в том, что он делает сейчас... да, он прикрывает это для себя самого тысячами оправданий... и наверняка уже нашел целый свод правил, позволяющий сунуть дело Джонатана Грэя под сукно... но на самом деле, он просто ненавидит Мураки — из-за меня... Из-за того, что тот сделал... А я... Мне не нравится, когда близкий мне человек... — Он замолкает, потерявшись в словах, как в чащобе... и выбирается из нее на свет со внезапным глухим смешком. — ...портит свою карму, по моей вине. Когда всё это... давно уже не имеет значения. И поэтому... да, справедливость... Ты полагаешь, что я неправ?...



Я всегда считал, что он умнее, чем хочет казаться, мой шинигами.

И мне никогда не пришло бы в голову, что вышколенный секретарь Энма-тё...



Впрочем, неважно. Сейчас это — последняя из моих забот.



— Кто я такой, чтобы судить о справедливости, Цузуки-кун? Когда я вижу этот иероглиф... мне всякий раз приходится лезть в словарь. Но ты мог найти Мураки напрямую. Эта история... в конце концов, не имеет больше никакого отношения ко мне. Киро мертв. И если... если у меня будет такая возможность — я убью Джонатана Грэя... кем бы он ни был на самом деле.



— Знаю.



Он прячет лицо у меня на груди. Как будто боится чего-то.

Но чего может бояться он — мертвый уже столько десятков лет?...



— Тогда почему?



— Потому что... Черт, Ория... — Он неожиданно отстраняется. Рывком — и даже сбрасывает с себя мои руки. Я, разумеется, больше не делаю попыток его обнять. Только недоуменно смотрю в фиолетовые глаза — ставшие почти синими от внезапной злости. — Ты упрекаешь меня, и не в первый раз, что я никак не могу разобраться в своих чувствах к Мураки. Черт бы тебя побрал... неужели ты думаешь... после того, что он сделал в последний раз... мне есть — в чем там разбираться?!...



Кроме как пожать плечами — что я могу еще?

Насилие... я видел его со стороны Мураки. Я принимал его — и боль, которую он мне причинял. Это не изменило ничего. Ни на йоту.



— Не меряй всех по себе! — Вот уж не думал, что шинигами способны читать мысли... — И потом... Ория, мать твою, — да ему же на меня наплевать! Неужели ты думаешь, я всерьез способен увлечься человеком, который желает получить только моё тело?!...



Смех.

Нет, действительно, это выше моих сил. Я смеюсь — и никак не могу остановиться.



— Цузуки-кун... Ох, ч-черт, прекрати... я только-только успел оценить твои умственные способности как выше среднего... не заставляй меня пересмотреть... Асато, такое происходит сплошь и рядом, оглянись вокруг... и... черт, ты же однажды увлекся мной — разве нет?...



— А тебя интересовало только мое тело.



— Ну, разумеется. — Я окидываю его задумчивым взглядом. — Глаза, разумеется, тоже. Твоя взяла, Цузуки-кун, я это скажу. У тебя красивые глаза. Доволен? Но... это же вроде как в комплекте ко всему остальному, верно?...



Судя по лицу, он колеблется, верить мне, или нет.

Мне интересно, к какому выводу он придет в итоге. Я заранее готов согласиться с любым вариантом.

Хотя бы потому... что сам не знаю ответа.



— Я мог бы... Со временем — если бы только ты дал мне время, — я мог бы заставить тебя хотеть большего. И только посмей мне сказать, что я лгу.



Он умен. Он умен, мой шинигами... или скорее тонок, чем умен, но для меня это даже важнее, так что пущенная стрела летит прямо в цель, и я даже не пытаюсь закрыться.



— Как и я — тебя. Но... Это было бы бессмысленно, Цузуки-кун. Бессмысленно и жестоко. Так что считай, мы просто... пожалели друг друга.



— Или струсили.



— Или так. Ты прав. Но в любом случае, это в прошлом. И что толку теперь взвешивать «было—не было»?... Хочешь сладкого, Асато? Я уверен, после того как ты появился у ворот, — на кухне уже заказали пирожные. Проверим?...



— Откуда они могли знать...?



У него так забавно округляются глаза. И язык невольно облизывает губы. Мальчишка...

На него нельзя долго злиться. По нему нельзя не скучать.

Жаль только... что и любить его невозможно.



И я вновь повторяю:

— Проверим?



...Тарелку с пирожными О-Юми приносит ровно через пять минут после моего звонка...



...



... — У тебя самые вкусные пирожные в городе, Ория. Честно.



Он увлеченно облизывает пальцы, доедая последнее.

С кем угодно другим, я усмотрел бы преднамеренность в этом жесте. С ним — не уверен.

В чем вообще можно быть уверенным — с богом смерти?...



— Приходи еще. Думаю, эти — не последние.



Ч-черт. Неужели я это сказал?...

И, судя по всему, он не верит тоже.



— У тебя... слишком опасный дом... чтобы заходить вот так — запросто.



— Только не говори, что тебе есть, чего бояться, шинигами...



— Звучит почти как ругательство — в твоих устах.



— Тебе ли не знать, что ругаюсь я совсем по-другому.



...Кто из нас с кем заигрывает, — вот что, в действительности, я бы хотел сейчас понять.



Безнадежно.

Бессмысленно.

Наша история завершилась. Много месяцев назад.

И ни у кого нет желания раздувать затухшие угли.



...Он вновь как будто бы читает мои мысли.

Поднимается, чтобы идти, — и оборачивается, уже сдвигая в сторону сёдзи.



— Кто сказал, что мы не можем быть просто друзьями, Ория? Или... есть какой-то самурайский закон против этого?



— Не слыхал. А как насчет тайных уложений Мэйфу?



— Ни единого, насколько я в курсе. И... у меня бывают выходные, ты знаешь?...



— А у меня — дни, когда я не бросаюсь с катаной наголо, на любого, в радиусе десяти метров. Правда-правда. Не надо так недоверчиво на меня смотреть. Раз или два за последний год... я помню. Я их сам отмечал в календаре.



Он... Внезапно — слишком близко...

Или... не двигался с места — и это я сам к нему подошел?...



Фиалковые глаза. И черт бы его побрал...



— Проваливай ко всем чертям, шинигами. Мне нужно позвонить Мураки. И... хрен знает сколько дел сегодня, если честно. Проваливай. Мой телефон ты знаешь...



И все же он задерживается у перил. В последний раз.



— Твой мальчик... этот Киро... Ория, знаешь... Он был в тебя влюблен... — Он говорит, и слова — как ростки тумана... просачиваются... и внезапно перед глазами... так зыбко... — Он... Это не задержало бы его здесь. Чистые чувства не привязывают к земле. Но... Никогда не вспоминай о нем со стыдом или с болью... Ты... понимаешь?...



Нет.



Нет...



Я не понимаю.

Я не могу понять. Не хочу. И наверное, никогда не пойму.



Киро...

Киро... мой Киро...



...



Я отворачиваюсь — и потому не вижу, как уходит от меня шинигами.

Comments

[Kazutaka_Muraki]

/Проходит всего полторы минуты - и у него получается полностью расслабиться. Так, чтобы от легкой, едва заметной со стороны усмешки, у него самого не сводило скулы. Он думает о модели, о коньяке и о крепком кофе. Именно в этой последовательности. Он начнет знакомиться с бумагами после первых пяти штрихов. Это затянется на пару часов. Бумаги и модель. Затем - коньяк и кофе. Затем - он позволит себе несколько часов сна. Затем...



Он накрывает чужую ладонь собственной, аккуратно снимая ее с плеча - лишь для того, чтобы сбросить пиджак. Так удобнее - им обоим. Он распускает тугой узел галстука. Сквозь тонкий шелк рубашки чужие пальцы ощущаются куда лучше. Куда болезненнее.



Это дает физический выход раздражению. Это заземляет его.

Он усмехается./



Обрати внимание на пятый шейный позвонок.



/Он, разумеется, никогда не отдает инициативу - полностью. Это - часть самоконтроля. Это - каркас, на котором держится все остальное.../

[Oriya_Mibu]

Да. Конечно. Сейчас я начну пересчитывать тебе позвонки... Уж скорее тогда — ребра...



/Он произносит это почти серьезным тоном. Он усиливает нажим — прекрасно отдавая себе отчет в том, что причиняет боль, когда разминает тугие узлы мышц. У него сильные пальцы — и сейчас он пользуется этим без всякого самоограничения.



Он не предлагает визави лечь, чтобы устроить его поудобее. Не предлагает даже сбросить рубашку — хотя ткань явно мешает... Это совершенно ни к чему. Он справится и так.



Пальцами... ребром ладоней — по месту соединения плеч и шеи... и опять пальцами — уже чуть аккуратнее — выше по позвоночнику, к затылку, зарываясь в густые волосы...



Чисто профессиональная работа. Как принято в любом додзё. Ничего личного.



...Он даже не смотрит на то, что делают его руки. Прикрывает глаза, думая о своем.../



Цузуки... Что бы ты ни говорил и ни думал о нем, Кадзу... Он... славный мальчик. Очень чистый, на самом деле. До странного чистый — если учесть возраст и опыт... И — ему было не так уж легко прийти сюда опять. Мы... Я наговорил ему массу неприятных вещей в последнюю встречу. Не то чтобы сильно жалел об этом... если честно, то нет... И все же...



/Он понятия не имеет, за каким чертом говорит это визави. Мысли вслух, ничего больше. Он не думал о шинигами, с того самого момента как тот ушел, — но теперь вот вдруг вспомнил... Непонятно с чего.../



Он говорил... о том, что провожал... туда — в мир мертвых... душу Киро... Это странно, знаешь... Странно говорить — и думать об этом — и даже просто пытаться представить...

[Kazutaka_Muraki]

/Он усмехается, то и дело морщась, когда чужие касания приносят боль. Правильную. Необходимую. Позволяющую отрешиться от всего остального. Боль, которой можно объяснить дискомфорт, вызванный, разумеется, совсем не этим.



Он расправляет плечи и откидывает голову назад, прикрывая глаза. Он ощущает близость чужого тела. Ту самую близость, которой, как ни странно, не хватало. Он думает о том, что зашел слишком далеко. Он думает о том, что пора останавливаться. Он остановится. Разумеется. Он уйдет - и будет думать об этом всю ночь, покрывая тело модели причудливым узором. Он уже видит узор - от начала и до конца. Он уже видит, какой должна быть модель.



Чужой голос отрывает от собственных мыслей. Раздражая - еще одним путанным диссонансом. Он слегка поворачивает голову, разминая шею. Он чувствует, как, вместе с чужими отстраненными словами смягчаются чужие касания, словно собеседник, закапываясь в собственную память, отрешается от всего, что его окружает.



Именно это и раздражает. То, что внимание визави приковано к постороннему объекту. Он усмехается. Он успел стать привычным для этого места. Настолько привычным, что почти стал чужим.



В этом нет парадокса. Это просто еще один знак того, что пора пересматривать собственную мотивацию, сдвигать акценты и менять вектор поведения. Он подумает об этом. Ночью.../



Цузуки - куда менее чистый, чем тебе кажется. Ты сам отлично видишь. Ты закрываешь на это глаза. Он способен на многое. На куда большее, чем ты мог бы представить. Комплекс вины подобный этому не рождается на пустом месте.



/Он говорит почти столь же тихо, как и собеседник. Почти столь же задумчиво. Едва ли не медленнее. Он хочет курить - но не желает напрягать плечевой пояс - любое движение и так доставляет массу неудобств, пока чужие руки так активно разминают мышцы...



Расслабляя. Согревая. Заставляя снова прикрывать глаза. Визави умеет делать то, что делает. Бесспорно.



Разве это что-то меняет?/



Впрочем, это не имеет никакого значения. Это - последнее, что тебя интересует, так ведь? Он рассказал тебе о том, о чем ты хотел услышать. Так или иначе. О том, что грязью и кровью на мостовой все не закончилось. О том, что кто-то занимался им... впоследствии. В посмертии, если тебе будет угодно. О том, что Киро оказался там не один.



/Едва слышно - и с усмешкой на губах. Он думает о том, что, в свое время, не думая, продал бы душу - и не только свою, для того, чтобы услышать то же самое с легкой вариацией на тему.



И о том, что это время безвозвратно ушло.../

[Oriya_Mibu]

Ты прав. Как всегда...



/Он вновь спускается к плечам, но теперь разминает мышцы уже значительно более мягкими, медленными движениями: узлов не осталось, он выполнил свою работу. Сделал то, что хотел...



Тем более странно, в таком случае, что он все еще продолжает... Зачем-то продлевает эти прикосновения. Медлит — когда чужую спину давно стоило бы оставить в покое.

Но никак не может себя заставить...



Он массирует плечи визави, аккуратно проходится пальцами по позвонкам... вновь возвращается к уже размятым мышцам...



...Он ловит себя на мысли, что чужие слова задели неожиданно глубоко. Не последние — насчет посмертия. Нет. Тут он признал чужую правоту — и на этом всё... тема исчерпана. Но то, что тот говорил до этого...



Он думает о людях, которых знает, — и о том, как плохо их знает на самом деле. И о том, что в действительности, пожалуй, никогда не стремился узнать глубже. По-настоящему понять... Как никогда не стремился по-настоящему понять визави.

Слишком часто ему достаточно внешнего. Хорошо это или плохо — он не имеет ни малейшего понятия.

Но почему -то сейчас, после чужих слов... вызывает досаду...



Он кривит губы в усмешке. И медленно качает головой./



Я на многое закрываю глаза, Кадзу. Мне так удобнее. И ты это прекрасно знаешь...

[Kazutaka_Muraki]

/Он еще сильнее откидывается назад - когда чужие движения становятся слишком мягкими. Завершающими. Необязательными.

Он не желает ожидать, пока собеседник сделает выбор. Это означает признать - что выбор существует. Это означает новую вспышку дисфории. Это означает...



Он разрывает круг. Он просто подается назад, упираясь спиной в чужую грудь. Прикуривает, глядя в потолок. Медленно выдыхает дым. Медленно вдыхает насыщенный никотином воздух. И чужой запах. Приторно-сладкий.../



Если тебе так удобнее - тогда в чем проблема?

[Oriya_Mibu]

/Он негромко вздыхает, оставляя ладони безвольно лежать на чужих плечах, и слегка подается вперед, усаживаясь поудобнее, так, чтобы визави мог комфортнее откинуться на него.

Ему не хочется вставать, не хочется разрывать этот контакт, — он сам не знает почему. Сейчас между ними двоими — ни тени, ни следа той близости, которую он чувствовал прошлой ночью — на острове.

Сейчас — это только вопрос одиночества. Мимолетного тепла. Нежелания двигаться с места. Удобства.../



Я разве говорил о проблемах? Ты... опять приписываешь мне лишнее, Кадзу. Но — я слишком много говорю сегодня, ты прав. Это... черт его знает... извини. Наверное потому что впереди — целая ночь молчания. /Он усмехается, опуская глаза./ Возвращаться оказалось... чуть сложнее чем я думал. Наверное...

[Kazutaka_Muraki]

/Они снова теряются в словах. Он - не желая тратить времени на подбор адекватных ключей. Собеседник - пользуясь любой возможностью уклониться от сути вопроса - сознательно или нет, использующий все свои шансы с максимальной выгодой.



В конечном итоге, какое ему до этого дело? Это чужое молчание. Это чужие церемонии. Это чужая память. Это чужая жизнь.



Он поднимает руку, накрывая чужую ладонь. Слегка приподнимая бровь - словно удивившись, что чужая рука по-прежнему лежит у него на плече.../



Возвращаться тем сложнее, чем яснее ты понимаешь, что место, в которое ты возвращаешься, может встретить тебя совсем иным. Что-то одно - ты или место - может измениться слишком сильно. Мы оба не говорили о проблемах. Это вопрос оттенка запаха. Недостатка серотонина. Это неважно. Забудь об этом.

[Oriya_Mibu]

/Он улыбается в ответ — без всякой веселости. И опускает голову, почти касаясь щекой чужого затылка. Вопрос комфорта — или чего угодно... но сейчас ему спокойно, и не хочется ничего менять... И ни о чем не думать — если получится.../



Я не различаю гормоны так как ты, Кадзу. Но если бы мог... Похоже, у тебя с серотонином дела обстоят куда хуже, чем у меня самого, так что... давай обойдемся без уточнений, ладно?



/Дело совсем не в страхе перед переменами, на самом деле. В отличие от собеседника, сам он глубоко убежден как раз в том, что изменений не существует. Люди не меняются. И вещи — тем более. Места... ну, с местами такое порой случается — но и эти перемены легко принять как данность.



Он был в Камигадзаве — и увидел, что школа стала другой. Он мог бы горевать по этому поводу и целыми днями жаловаться всем вокруг на то, что ушли "старые добрые времена"... Но он присмотрелся получше — и не увидел ничего, что было бы достойно сожаления.



Так лучше. Так правильнее. Но объяснять это собеседнику — пустая трата времени и сил. Сам никогда не остающийся в равновесии, воплощенный порыв и стремительность, — тот цепляется за внешнюю стабильность с почти болезненным упорством, и...



...Он впервые задумывается о том — как может реагировать визави на те перемены, которые происходят в его доме...

Не случится ли однажды, что тот сочтет изменения чрезмерными — и перестанет возвращаться сюда?...



И что он сам должен делать в таком случае?

Что?...



Ответ... нет, он не в силах найти ответа... Но внутри внезапно что-то болезненно сжимается, — и в ответ, машинально, стискиваются пальцы на чужом плече.

Он приходит в себя почти тут же... И расслабляет руку, со смущенной усмешкой./



Хочешь... я закажу для тебя кофе?...

[Kazutaka_Muraki]

/Он рефлекторно дергает плечом – едва заметно, когда давление чужих пальцев становится неожиданно сильным. Он достаточно расслабился – для того, чтобы такие мелкие движения снова стали неподконтрольны. Он не уверен, плохо ли это. Он не собирается решать этого сейчас.



Он мог бы прочитать небольшую лекцию о гормонах. Он не станет этого делать. Он не отслеживает причины, побудившей собеседника внезапно дернуться. Он не телепат – а между словами и чужим всплеском, который тут же глушится – нет ничего, кроме неизвестной ему цепочки ассоциаций.



Он не желает копаться в чужой голове. Он не уверен, что ему понравится содержимое.

Он прижимает к губам сладкий фильтр и медленно вдыхает дым. Он трется затылком о чужое плечо, устраиваясь удобнее. Скоро ему придется уйти. Его ждут узор и стенограмма. Собеседника – ждет ночь молчания, в которой для него самого не найдется места.



Он усмехается. Это не последняя ночь молчания, которая ждет собеседника.

Эта мысль почти поднимает ему настроение.../



Хочу.

[Oriya_Mibu]

/Левой рукой он по-прежнему прижимает визави к себе, — хотя, конечно же, не смог... да и не захотел бы удержать, если бы тому вздумалось отстраниться... так что это также можно отнести к разряду совершенно необязательных жестов... Впрочем, кажущихся одновременно и естественными, и необходимыми, — так что лучше даже не задумываться над тем, что он сам чувствует при этом.



...И не стал ли он слишком часто задумываться над самыми обычными вещами, за последнее время?...



Свободной рукой он достает мобильник, чтобы набрать номер О-Юми и попросить ее принести кофе.



...с коняьком, — добавляет уже почти постфактум, внезапно спохватываясь. И только после этого кладет трубку.



Правда, он не спросил, — нужно ли это визави?...



...Он вновь опускает голову — щекой к чужому затылку. Его дыхание чуть заметно шевелит платиновые волосы. Он дует легонько — заставляя тонкую прядь сдвинуться с места... и неожиданно улыбается этой нелепой забаве./



Я чуть дополнил твой заказ — ты не против? Если коньяк был лишним... придется отцеживать его уже на месте, в свободную чашку...

[Kazutaka_Muraki]

/Он едва заметно вздрагивает и улыбается. Впервые за вечер. Есть вещи, которые сложно изменить. Например - способность собеседника создавать вокруг себя атмосферу покоя - что бы при этом не творилось у него самого в голове. Этому дому давно надлежало бы стать маленьким храмом. Хотя... пожалуй, это его бы окончательно испортило/



Я сцежу тебе ровно половину порции. На пробу. Запятнаю презренным напитком гайдзинов твою несравненную иссинскую глину. Это еще хуже, чем тушить в них окурки, знаешь? Мне уже нравится эта идея...



/Слова снова превращаются в нечто отвлеченное. Средство занять основные потоки. Средство отрешиться от того, что кажется единственно важным.

Передышка. Перерыв. Перекур.

Это скоро закончится. Но он не станет никуда торопиться. У него впереди целая ночь. Ему хватит ночи, чтобы разобраться. С собой, узором и стенограммой.../

[Oriya_Mibu]

/Он смеется — и вновь дыханием тревожит чужие пряди. Ему это нравится. Черт его знает почему — но успокаивает... и странным образом поднимает настроение.

Пожалуй, скоро он начнет понимать одержимость визави его собственными волосами... а оттуда и до истинного фетишизма рукой подать...



Как бы то ни было — но тяжесть, камнем лежавшая на сердце, внезапно делается не такой заметной. Почти невесомой... хотя бы на пару минут, — но он благодарен и за столь кратковременное облегчение./



Надеешься меня запугать?... Кадзу, к твоему приходу давно уже подают особый набор. Мы заказали его в Иссине специально. Там то ли полторы, то ли две сотни этих чертовых чашек — и я просто велел менять их каждый раз, после твоих фокусов...



/Не удержавшись, он все-таки прижимается к чужому затылку губами.

Нет. Гребаный фетишизм, определенно... Но не идти же теперь к психоаналитику.../



Так что экспериментируй на здоровье... надеюсь — я не испортил тебе всё удовольствие этой новостью?

[Kazutaka_Muraki]

/Он медленно качает головой - все еще чувствуя прикосновение чужих губ к коже. Он не желает разрывать его. Несколько секунд. Этого достаточно. Кратковременный тактильный контакт. Краткосрочное ощущение тепла.

Он может сколько угодно отказываться. Открещиваться. Отмахиваться. Он каждый раз будет признавать это по-новому, называя иными словами.

Сегодня - это покой. Вчера это был уют. Завтра это будет тишина.



То, что ему необходимо. То, что он не способен генерировать самостоятельно. То, чем с избытком снабжает его собеседник.

Или кто угодно иной - кому он сможет с таким же доверием открыть спину.



Время бежит слишком быстро. Кажется, визави только что отложил сотовый - а за створками фусума уже слышны шаги - легкие, поспешные, приближающиеся...



Он разрывает контакт первым. Он садится, оправляя рукава рубашки. Он тушит дотлевшую до фильтра сигарету - и тянется к портсигару за следующей. Он не торопится открывать крышечку, задумчиво глядя в глаза дракону - и встречая в них собственное отражение.../



Наоборот. Ты уже снизошел до фабричных подделок. Еще немного - и станешь подавать омлеты на завтрак. Мне нравится динамика процесса...

[Oriya_Mibu]

Фабричные подделки?! Кадзу, что за оскорбительные подозрения... весь набор был изготовлен вручную на заказ, и к тому же...



/Он не успевает договорить — как приоткрывается створка... и поскольку за порогом не О-Юми, а одна из ее младших помощниц, смущенно мнущаяся на пороге, — то он неохотно поднимается с места, чтобы подойти и самому забрать у прислуги поднос с кофе.



Судя по вопросительному взгляду девушки, это не всё, с чем послала ее экономка, и он кивает в ответ:



— Что еще, Тамако?



— Мибу-сан... Это насчет пиона для второй гостевой... О-Юми велела спросить у вас — должны ли мы меня его каждый день?...



...А, черт, он и забыл про этот гребаный цветок. Совершенно забыл — как и про того, для кого пион был предназначен. Бросил короткое распоряжение перед самым отъездом — и напрочь выбросил неприятную тему из головы.



Он коротко кивает.



— Да, Тамако, каждый день. И пусть О-Юми проследит, чтобы цвет был всегда одинаковым. Она знает...



Он затворяет фусума и возвращается в комнату, ставя поднос перед визави.

Рассчитывать, что тот ничего не слышал, было бы нелепо. Рассчитывать на то, что объяснений удастся избежать, — тем более...



Недавнее хорошее настроение улетучивается без следа. Впрочем... он и без того знал, что эта эйфория — ненадолго. Всего лишь мимолетная иллюзия... Ничего больше./

[Kazutaka_Muraki]

/Пока хозяин дома общается с прислугой, он успевает перевязать галстук и теперь - надевает пиджак. Только после этого, поправив очки - он поднимает насмешливый взгляд на спутника.



Если он и удивлен - у него было достаточно времени, чтобы убрать все лишние признаки с бледного лица. Он тянется к чашке, делая небольшой глоток. Несмотря на почти идеальные пропорции, несмотря на аромат напитка, несмотря...



Чего-то не хватает. Он готов ручаться, что почти догадывается - чего именно./



Тебе придется заказать вторую чашку. Даже для того, чтобы испоганить очередную иссинскую поделку, я не стану этим делиться.



/Он наконец-то прикуривает сигарету. Небольшая пауза. Достаточная для того, чтобы фраза казалась полностью законченной. Чтобы дополнительный вопрос прозвучал неожиданно - и совершенно спонтанно./



Если ты решил добиться от дома абсолютной симметрии - почему пион, а не хризантема?

[Oriya_Mibu]

/Пауза повисает между ними — делаясь тем более тягостной, чем дольше он позволяет молчанию затянуться... И к собственной досаде, он никак не может его прервать.



Он злится — как всегда, прежде всего, на самого себя, — и поому голос, когда он наконец собирается с мыслями для ответа, звучит, вероятно, чересчур резко.



И еще — слишком напряженная поза. Слишком жесткая, прямая спина. Как совсем недавно сидел визави, когда он...

Ладно. Неважно. К черту./



Симметрия тут ни при чем. Это... цена, которуя запросил Икэда — за то, что помогал мне... когда похитили Киро. Пользование второй гостевой спальней — в те дни, когда в доме нет других гостей. И цветок. Естественно. Как же без этого...



/Он устремляет на визави прямой, немигающий взгляд. В ситуации, как он ее видит, нет ничего приятного — но и ничего такого, чего ему следовало бы стыдиться, или скрывать. Он действовал, в полном понимании происходящего... И не собирается теперь путаться в объяснениях, как мальчишка, уличенный в чем-то неприличном.../



Ему очень хочется потягаться с тобой. Я для этого — самый подходящий инструмент, разумеется. Хотя предпочел бы, чтобы свои дела вы разрешали сами, в обход моей персоны и моего дома... Но...



/Он делает краткую паузу, собираясь с мыслями, и усмешка на губах невольно делается похожей на оскал./



Мне это не нравится. И я этого не хотел. Но — он назвал эту цену. И он... был здесь — все эти три дня. Был с нами — со мной и с Чжаном. И он был полезен. И... черт бы его побрал — если бы он смог спасти мальчика... я отдал бы ему и весь гребаный дом... и что угодно еще... Если бы только... Но... я сам всё испортил, в последний момент. Моя ошибка... Так что — неважно. Свою цену он получил. И этот чертов пион.

[Kazutaka_Muraki]

/Он не забывает двигаться. Он медленно пьет кофе. Поднимает и опускает чашку. Затягивается - и выпускает дым. Сладкий фильтр выглядит немного плоским. Не стоит так сжимать его в зубах, пожалуй.



Он расслаблен. Он по-прежнему выглядит на порядок спокойнее спутника. Лишь светлые брови удивленно искривляются - все больше, с каждым новым чужим словом.



В чужой речи нет ни одного непонятного слова. Ни одного непонятного тезиса.

Тем не менее, общий смысл почему-то ускользает.



Он отставляет чашку, допивая кофе до дна. Только теперь он вспоминает, что забыл положить туда обычные пол-ложки сахара.../



Забавно.

[Oriya_Mibu]

/Он пожимает плечами. Странно, что этот простой жест внезапно оказывается таким болезненным. Как будто каждая мышца тела натянута слишком туго, и малейшее движение причиняет острую, режущую боль.../



Рад, если тебе это кажется забавным. Лично мне — нет. И... я не знаю, что там за игры у вас двоих, Кадзу, — но мне не по душе, когда они происходят за мой счет и на моей территории. Однако, я уже сказал. Он отработал свою цену сполна. Как и все те, кто... был в эти дни со мной. Бескорыстная помощь нынче не в чести — ты понимаешь. Так что я ни о чем не жалею. Кроме...



/Он прикусывает губу с такой силой, что чувствует во рту привкус крови. Это неожиданно даже для него самого: он был абсолютно уверен, что уже не ощущает боль потери с той же остротой, что и прежде... Но, похоже, она лишь затаилась где-то глубоко внутри, — змея, в любой момент готовая ужалить...



Он все же заканчивает фразу, через силу, глухим, сдавленным голосом./



Кроме того, что всё... оказалось... зря...

[Kazutaka_Muraki]

Забавно, разумеется. Когда ты представлял его мне - я полагал его твоим очередным развлечением. Твоей игрушкой. Я ошибался - и наблюдаю последствия.



/Он поправляет поднос, на который отставил пустую чашку - тот неровно стоит на столике. Он прячет в карман портсигар и аккуратно тушит сигарету. Он поднимается - чтобы, направившись к оставленным в углу плащу и кейсу, остановиться за чужой спиной, присаживаясь на одно колено.



Он рассматривает чужой профиль с неожиданным вниманием. У него очень задумчивый взгляд. Он не делает попытки прикоснуться к собеседнику. Воздух между ними кажется куда более твердым, чем любой металл.../



Ты сделал все, что мог. Один шанс успеха на тысячу - дается специально для того, чтобы о его утрате было еще мучительнее жалеть.

[Oriya_Mibu]

/Он медленно качает головой. Еще одно мучительное движение — через силу... и тут же отзывающееся внезапной тупой болью в затылке, как от удара.



Он морщится и на пару секунд прикрывает глаза.

Свет... приглушенный свет в комнате неожиданно также становится слишком ярким./



Я... сделал все ошибки... которые только мог. С самого начала. И теперь уже слишком поздно — жалеть или исправлять.



/Только платить за них... Но об этом он не говорит вслух. Это лишнее. Совершенно никчемный пафос... И к тому же... плата по счетам — это всегда личное дело. Слишком личное.../



А что до Икэды... /Он вновь морщится и принимается рассеянно потирать переносицу./ Я никогда не заводил себе игрушек — ты же прекрасно знаешь. Но Киро вляпался в неприятности — мне пришлось вытаскивать его... а дальше всё закрутилось с Мацумото, отцом Икэды... В общем, это очередная дерьмовая история с якудза, — до которых тебе не должно быть никакого дела, Кадзу. Я справлялся и раньше. Разберусь и с ними... Не в первый раз...



/Он отнюдь не так уверенно себя чувствует — как говорит. Но... визави и правда всегда оставался в стороне от его проблем с мафией. И во времена "Осакской войны", и позднее. О многих вещах тот вообще не имеет представления — как, собственно, о той же Осаке. Его отъезд на два месяца из города очень удачно пришелся на очередную отлучку визави... И тема никогда не всплывала в их разговорах.



Клан Мацумото, пожалуй, самый могущественный из всех, с кем ему доводилось сталкиваться до сих пор. А Икэда... проявляет слишком личный интерес... Но он не хочет вдаваться в объяснения. Он справится. Иначе — и быть не может.

Справится. Так — или иначе...



Он пожимает плечами, и отворачивается./



Пионы... очень быстро вянут.

[Kazutaka_Muraki]

/Ему плевать на всех якудза этого города, на все их внутриклановые и межусобные разборки, на роль визави в последних, на роль последних в жизни визави. Его интересует один конкретный человек, которого он недооценил. Он вспоминает несколько старых разговоров с визави. Обрывков. Тот, кажется, просил его не вмешиваться. Тогда - он и не собирался...



Он улыбается. Очень мягко улыбается. Он не сводит глаз с чужого лица. Он чувствует, как снова деревенеют скулы. Он знает, что это сейчас пройдет. Ему плевать на кланы. Ему плевать на интересы. Ему плевать на то, как быстро вянут хризантемы и пионы.



Ему снова неуютно здесь. Он доволен, что в его комнате не осталось никаких незаменимых личных вещей. Он не хочет заходить туда - зная, что в другом конце дома есть точно такая же комната с вазой в углу, где ежедневно меняют цветок.

Это напоминает ненавязчивый room-service. Гребаную семейную гостиницу, где каждый посетитель получает небольшой сувенир в знак исключительности.



Он предпочитает "Хилтон". Там - сразу видно, что это - фабричная исключительность. Там - не возникает иллюзий. Личная открытка с подписью директора отеля, размноженной на ксероксе. Твое имя туда впишет молоденькая практикантка.



Он поднимается на ноги, так и не сказав ни слова. Набрасывает плащ и останавливается у седзи, распахнув створку лишь наполовину. Над озером белым дымом стелется туман... он прикуривает, не отводя от сада глаз.

Он ловит себя на том, что - совершенно рефлекторно - прислоняется спиной к деревяной опоре. Он усмехается. Он медленно выдыхает дым. Он продолжает раскладывать информацию по полочкам. Он почти не ощущает агрессии - сейчас.



Лишь легкое внутреннее онемение.

Он улыбается. Он знает, чем оно обернется впоследствии. Узор и стенограмма. Остальное - подождет до утра. Он знает, чем он ответит якудзе со змеей. Это заставит его лишь немного пошевелиться. Это почти не отвлечет его от основных занятий.



...в такие мгновения он начинает понимать, почему на картинах порой так ценят не изображение, но пустоту вокруг.../

[Oriya_Mibu]

/Он поворачивается вслед уходящему визави... и удивляется лишь когда видит, что тот не ушел совсем — а остановился, чтобы закурить на галерее.

Странно. Он был уверен, что...



Он уже заранее с этим смирился.



Собственно — еще с того момента, когда Икэда огласил свою цену, — а он понял, что не сможет отказать.





Тогда у него еще была надежда. Что всё кончится хорошо. Что Киро удастся спасти. Тогда... всё прочее не имело никакого значения...



Согласился ли он бы платить ту же цену — если бы заранее знал, как всё завершится? Попытался ли отыскать какие-то отговорки? Увильнуть от оплаты?...

Он задает себе этот вопрос, заранее зная ответ.



Нет.



Нет...



Даже сознавая, какой окажется цена на самом деле... Чем это обернется для него — когда... когда настанет сегодняшний день. Всё равно.

Икэда делал то, что он от него просил. Он — сделал то, что попросил у него Икэда. Это вопрос чести. И это — превыше любых иных соображений.



...Даже если сейчас каждый вдох дается с таким трудом, словно в легкие залит расплавленный свинец... и затылок стянут тисками... и...



К черту.



Он сделал то, что мог. Он всё сделал правильно.

И его вина... Его вина только в том — что Киро так и не удалось спасти...

Ни в чем больше.



...Он не собирается тратить время, объясняя это визави. Он и так сказал тому куда больше, чем собирался. И кроме того...



Всё. Время, отведенное на дела, завершилось. Скоро приедут все те, кого он позвал сегодня на цуя. Скоро десять человек в этой комнате рассядутся на циновках, чтобы ждать рассвета...



И будет остывший чай в чашках. И будет молчание. И редкие слова.



Цуя. Ночное бдение накануне похоронного обряда.

Ему не о чем больше думать — и нечего больше ждать./

[Kazutaka_Muraki]

/Он чувствует на себе чужой взгляд - десяток мелких игл в левом виске. Он не оборачивается. Он продолжает курить, глядя на четко очерченные голые ветви сакуры.

Он вряд ли еще раз увидит ее цветущей.



Он чужд этому дому, и этому саду, и чужой взгляд с примесью удивления - всего лишь еще одно подтверждение этой чуждости.

Место почти не изменилось. Он сам? Вероятно...



Он не собирается возвращаться. По крайней мере, не в ближайшие дни. Возможно, позже. Как-нибудь потом. В другой раз.

Возможно - на чай. Возможно - для обеда.



Он не собирается оставаться здесь на ночь. Сегодня, завтра, через неделю. Он не собирается ничего говорить визави. Тот знает его достаточно хорошо, чтобы все понять самостоятельно.

Если нет - тогда говорить что-либо тем более не имеет смысла.



У этого дома плохо с симметрией. Если есть одна занятая комната, где ежедневно меняют цветок - всегда останется пустующая гостевая.



Он выбрасывает окурок и поднимает кейс. Он уходит, как обычно - и не думая оборачиваться.../